Джон Ноймайер, один из самых известных мировых хореографов, о полном меню, приготовленном Шекспиром, коллекции Вацлава Нижинского и о том, почему 3D и айфоны не изменят балет.
Вы показали в Петербурге балет в трех актах "Дама с
камелиями". Не кажется ли вам, что у публики по всему миру
сформировалось клиповое сознание и она все меньше готова
смотреть большие балеты?
- Мы знаем, что идти в театр - значит прийти туда к 19 и остаться там на 2-3 часа. И для меня это не то же самое, что прийти на шведский стол, где вы можете взять немножко того, немножко этого, - нет, есть полное меню ужина, разработанное автором: Шекспиром или Ибсеном, или Петипа, или Густавом Малером, которые создали произведение на все это время. С молодых лет я сознавал это и, даже если за вечер показывалось два произведения, я понимал, что так задумано и что это цельный вечер. Эти два произведения должны иметь отношение друг к другу или музыкально, или тематически, как две противоположности одной идеи. Я знаю, что у некоторых авторов лучше получается писать короткие истории. Но Достоевский писал очень длинные романы, которые для него были самой важной формой самовыражения. Для меня возможность развивать идею в пространстве и времени на протяжении целого вечера очень важна. Такого не бывает, что вы говорите себе: а сделаю-ка я сегодня очень длинный балет - тема сама определяет его продолжительность. Когда я делал балет по "Одиссее" Гомера, я настаивал на том, чтобы он шел 2 часа 45 минут без перерыва. Таким я ощущал время в этом балете. Позднее я осознал, что публика этого не перенесет и мы должны остановиться.
Сколько времени у вас обычно проходит от рождения замысла
до его реализации?
- Бывает по-разному. Я только что сделал балет "Лилиом" по пьесе Ференца Молнара, который обдумывал, наверное, 50 лет, а создал за 4 месяца. Вопрос в том, когда вы скажете себе: я создам этот балет. Если это заказ, то времени требуется больше - потому что, во-первых, я должен довериться композитору, затем я должен написать либретто, затем я должен отдать его композитору, а ему требуется 2-3 года, чтобы написать музыку, и за это время я забуду либретто, потом я должен начать все сначала - так что сказать, когда я закончу, совершенно невозможно. Мой опыт становится частью меня, и в определенный момент какой-то аспект моего опыта становится произведением искусства. Может быть, этому способствует то, что я прочитал книгу или пьесу, но я не делаю балет об этой пьесе, потому что это смешно. Перевести на язык балета "Смерть в Венеции" Томаса Манна невозможно, но я могу сделать балет о моей субъективной реакции на эту книгу.
Вы американец, но выбрали своим домом Гамбург. Почему?
- Я думаю, художник должен чувствовать, что может пойти куда-то в другое место, но за год нельзя создать балетную труппу, которая и есть мой инструмент.
Я все время сравниваю это с оперой. Большому оперному театру нужно достаточно денег, чтобы купить лучших артистов сегодняшнего дня, и составить из них букет бывает очень дорого. Но если вы делаете балет, вы не составляете букет, вы создаете сад. Вы должны сажать растения, ухаживать за ними, следить за тем, чтобы светило солнце, вы должны быть очень внимательным. Я вырастил сад - в этом году у нас 40-й сезон, и все эти 40 лет сад постоянно менялся. Как река, которая все время та же, но которая все время меняется, движется.
Когда я начинал в Гамбурге, у меня был один маленький офис с одним балетмейстером и секретарем на полставки. Годы спустя у нас целое здание со школой, с театром, где живет труппа. Теперь это целая империя!
Какую роль в вашей жизни играет ваша коллекция Вацлава
Нижинского?
- Очень важную. Я начал коллекционировать, потому что мне нужно было что-то очевидное, нужны были доказательства того, что балет существует. Мое желание танцевать было чистой интуицией, в нем не было логики, и мне нужно было понять рационально, что все это значит. Ведь мой отец был капитаном судна, плававшего по американским Великим озерам, моя мать - домохозяйкой, в моей семье не было искусства. А я знал, что я танцор, и вскоре понял, что самая важная часть танца - это творчество. Когда я стал старше и стал зарабатывать своей профессией больше, коллекционирование стало роскошью, которую я позволил себе иметь. У меня нет дома, нет машины, нет всех этих вещей - но я осуществил идею собрать вместе любимые мной работы, чтобы мне было с чем жить. Это не предметы первой необходимости, но это что-то, что передает мне ощущение прошлого, которое меня вдохновляет, потому что я знаю, что прошлое живое и что прошлое проживает тот же опыт, что и я.
А что скажете о костюме Нижинского для "Видения розы"?
- Тот, что представлен на выставке в Петербурге, не мой, он в собственности, я думаю, Вагановки. Но у меня тоже есть такой костюм. Был коллекционер, который танцевал в "Русском балете Монте-Карло", - на самом деле это была американская труппа, которая разъезжала по всему миру и базировалась в Нью-Йорке. Когда я был ребенком, это была лучшая балетная труппа в мире. У того танцора был костюм к "Видению розы". Потом он умер, коллекция была продана и в конечном итоге попала в руки моему хорошему другу. Одним из предметов и был этот костюм, принадлежавший любовнику Дягилева, танцовщику Антону Долину, который исполнял много партий Нижинского.
- Это меня не интересует. У вас может быть YouTube или TwoTube, или iPhone, но у вас в вашем iPhone никогда не будет живого представления, которое уникально. Представление, которое мы видели вчера, никогда не повторится, оно было всего раз в истории. Вот что мне интересно. Я говорю танцорам: есть только одно представление, а именно то, которое будет сегодня вечером.
