Архитектор Никита Явейн о принципах проектирования: "Идей должно быть много"

В вашем кабинете (на столе) нет компьютера. Архитектура у вас рождается на бумаге?

— Во–первых, есть, но это системный блок, подключённый к большому экрану. Во–вторых, наброски я, как правило, действительно делаю на бумаге: сижу с кем–нибудь из сотрудников, прошу его поменять на экране сначала одно, потом другое. И так целый день.

При этом сами себя вы считаете визионером — человеком, который определяет образ будущего?

— Наверное, да. Мы формируем тренды, и не только по городу, но и по стране.

В чём это объективно выражается? Скажем, в том, что вы занимаете существенную часть архитектурного рынка?

— Я не люблю слово "рынок". Понимаете, есть две вещи. Есть финансовое состояние компании, а есть её творческое состояние. Иногда одно за другим следует, но чаще идёт в разных диапазонах.

Нет такого, что, если организация, условно говоря, богатая, она обязательно определяет тренды. Бывает и наоборот — когда организация еле живёт, но тренды определяет. Такие небогатые фирмы есть, и они влияют очень сильно.

Легче всего рассуждать об этом на примере наших проектов. Их смотрят, их знают в любом уголке России. Недавно приезжал в Дербент, меня начали расспрашивать о наших последних работах, например почему в жилом доме на Римского–Корсакова в Петербурге так решено, а не этак. Человек двести пришло, которые нас знают. Это значит, что мы определяем тренды.

О стиле и принципах

Давайте тогда попробуем выделить несколько ключевых — сущностных — признаков современной архитектуры.

— Современная архитектура не имеет чёткого и явного стиля. "Современность" — сложное понятие. Бывает неоконструктивизм, неомодернизм. Как и неоготика, и неоклассика. А бывают какие–то поиски современных решений на основе народной архитектуры.

Время лидеров и великих мастеров ушло. Наверное, после Корбюзье, Кана и Мис ван дер Роэ их нет. Дальше это, извините, кто в лес, кто по дрова. У каждого свой путь.

Действительно, бывает даже, что один и тот же архитектор может делать проекты и в неорусском стиле, и в духе сталинского ампира. А у вас есть своя "красная линия" в вопросе стилистики?

— Если вы откроете наш сайт, увидите — есть красная линия или нет. Я думаю, есть. Только не перепутайте проекты реставрации с проектами новых зданий. А то решите, что я Александровский дворец проектировал. В духе Кваренги. Или в духе Росси сделал Главный штаб.

Но справедливости ради заметим, у вас есть и проекты нового строительства в стиле ретро, например на проспекте Римского–Корсакова. Дом, украшенный мозаичным панно.

— А что панно? Нарисовать на фасаде картину не значит сделать стилизацию. Нарисовать на фасаде картину — это достаточно петербургская традиция. На Зелениной (Большая Зеленина, 28. — Ред.) — самый известный пример. Проект на проспекте Римского–Корсакова, один из самых обсуждаемых наших проектов сейчас, безусловно, современный. Он без стилизации вообще, но с неким переосмыслением.

А самый наш "ретро–проект", если использовать такое определение, это комплекс на углу Обводного и Московского (жилой комплекс "Московский, 65" на месте молокозавода "Петмол". — Ред.). Он и ретро, но он и современный. Это такой, я бы сказал, геометризованный классицизм. Вся архитектура, которой мы занимаемся, достаточно современна.

Тогда, возвращаясь к вопросу современности, что объединяет проекты вашей мастерской?

— Есть принципы, которые похожи. Стилистически наши проекты достаточно разные.

Ну вот, например, круглое окно в вашем кабинете…

— Круглое окно — это не стилистический признак, это такой функциональный элемент. Скажем, в каждом проекте есть лестница…

Отличный пример. Вы предусмотрели большую лестницу во дворе Главного штаба и похожую лестницу в библиотеке Маяковского.

— Если уж про лестницы говорить — это гимназия Примакова на Рублёвке под Москвой (проект "Студии 44". — Ред.). Там лестница так лестница. Там больше, чем в Эрмитаже, она!

Для нас самое важное — это принципы проектирования, а не какая–то одна объединяющая идея. Одна идея — это, по–моему, тупо. Если можно выделить одну идею — это уже не архитектор. Идей должно быть много.

О работе в центре

Одна из определяющих особенностей работы в центре Петербурга — соседство с памятниками архитектуры. Вы не раз высказывали мысль, что с памятниками в Петербурге (видимо, к сожалению) делать ничего нельзя, иначе проект затянется на годы. Ваше мнение не изменилось?

— Мы всё время боремся с жизнью. С памятниками надо что–то делать, иначе они погибнут. Памятник без функции — это уничтожение памятника. Представление о том, что, если с памятником ничего не делать, он останется, довольно наивно.

У каждого здания есть свой срок жизни. Здание без функции — необитаемое — погибает в течение 10 лет. Максимум двадцати, в зависимости от качества строительства. Если это, конечно, не пирамида Хеопса. Но это не здание, это сооружение. Это просто гора камня.

Какие можно привести удачные и не очень примеры работы в центре города?

— Один из провокационных и вместе с тем неплохих — дом Земцова рядом с Михайловским замком. Против этого проекта я боролся как мог, будучи тогда ещё руководителем КГИОП. Но мастерство архитектора привело к тому, что дом в итоге достаточно органично вписался. Хотя уж так близко подлез к замку, как нельзя подлезать. Ещё назову дом за Казанским, который Рейнберг построил. Это я вам самые сложные примеры называю, но вместе с тем достаточно удачные.

В числе самых неудачных — это, наверное, торговый пассаж на Владимирской площади. Я уже и не говорю о тех, что нарушили небесную линию типа "Монблана", "Финансиста" с "Биржей" или "Авроры" — тут понятно, что плохо. А, допустим, из чисто стилистически вываливающихся — та же Мариинка–2 не подарок. И много других.

О "Лахта Центре" и Тучковом буяне

Существует мнение, что Петербург — город одиночных доминант. Можно ли ставить несколько доминант рядом, как планируется в проекте развития " Лахта Центра "?

— Ощущение непонимания не покидает, когда думаешь о трёх "Лахта Центрах". Один–то вызывал вопросы, а уж три! Сомневаюсь, что городу это действительно нужно. Как–то эти деньги хочется лучше потратить.

А то, что возводят на Тучковом буяне, соответствует духу места? Как известно, вы работали над проектом парка для этого участка.

— Во–первых, к тому, что теперь возводят на Тучковом буяне, я не имею отношения. Мне эта вся застройка очень не нравится. И театр в оппозиции к Стрелке, и появляющиеся сейчас громады судебных зданий в таком "турецком классицизме". Посмотрим, что получится, но пока меня всё это очень пугает.

Каковы требования архитектурной этики в таких случаях, нужно ли советоваться с предыдущими проектировщиками?

— Нет, так никто не делает и никогда не делал. Но если ты приходишь на место, вокруг которого гениальные произведения, надо "советоваться" с этими домами.

Об источниках вдохновения

Нужно ли советоваться с искусственным интеллектом?

— Искусственный интеллект есть, он влезает постепенно больше и больше. Но я думаю, мы работаем в такой сфере архитектуры, где нам он конкурентом не является. У нас каждый раз новые сложные задания (новый вызов, новая ситуация), а ИИ пользуется тем, что придумано до него. Если каждый раз возникала бы такая же ситуация в новом месте и к ней можно было бы применить такой же подход — тогда бы к нам не обращались.

А не случается такого, что дом по каким–то причинам не удалось построить в одном месте и вы строите его в другом?

— Нет, такого быть не может, поскольку двух мест нет одинаковых, двух зданий нет одинаковых. Какие–то нереализованные наработки и приёмы иногда вытаскиваешь из закромов своей головы. Может, на первом или на втором курсе института пришла какая–то идея, а потом сталкиваешься с новой задачей, и вдруг оказывается, что идея здесь сработает. Бывает вот такое.

Но вы согласитесь с тем, что типовое проектирование, скажем, школ — тоже важная задача?

— Я считаю, что типовые проекты — это вообще идея очень опасная и мертворождённая. Думаю, что много одинаковых школ — это очень плохо, а в сегодняшней жизни это, как мне кажется, будет порождать только одинаковых безработных. Люди, учащиеся в одинаковых школах, на рынке труда не нужны. Везде нужны индивидуальные решения и индивидуальные подходы.

О глобальном влиянии

Если развивать тему востребованности, но в более глобальном контексте. Как выглядит "торговый баланс" российской архитектуры? Мы скорее импортируем или экспортируем проекты и здания?

— Мы пытаемся импортировать, потратили на это миллиарды долларов, а результат скорее нулевой или отрицательный от этого импорта. Из домов, построенных в Петербурге современными иностранными бюро, вы можете найти хоть один удачный? Ну Бофилл у нас два дома построил. По–моему, скучно и неуместно. Они во всяких опросах про самую плохую архитектуру чуть ли не первые места занимали. Ещё рядом с моим "Петмолом" финны спроектировали какой–то "финский классицизм". Это на углу Обводного и Парфёновской. Тоже ничего хорошего.

А что касается " Газпром Арены " авторства Курокавы?

— Тоже корявый довольно дом, скажем честно. Во всяком случае он несопоставим с тем великолепным домом, который был до этого. Стадион Никольского (снесённый в 2007 году стадион им. Кирова был построен по проекту архитектора А.С. Никольского. — Ред.) стоял на холме, выходил на море, работал на город. А это… Обычная азиатская гора, не очень, честно, выразительная. Ну или, скажем так, странная. С вантами, падающими в середину. Такая, по–моему, неуклюжая вещь.

В Москве есть, может быть, несколько любопытных зданий. Но они смотрятся скорее, знаете, как игрушки привезённые. Вот дом MRDV (жилой комплекс RED7 на пр. Академика Сахарова. — Ред.) сам по себе хороший, но какой–то не местный. Его как будто импортировали.

А в обратном направлении? Как обстоит дело с архитектурой, которая исходит от нас в другие страны?

— Ну это были довольно сильные импульсы в 20–е годы XX века. В какой–то мере — в 30–е. Но они связаны в большей степени с экспортом идеологии. И вообще архитектура связана очень сильно с идеологической силой государства. В какой–то момент, допустим, Китай импортировал архитектуру в огромном количестве. Сегодня он её экспортирует. Его архитектура признана лидирующей. А американской как–то не видать уже. Это свидетельство общего идеологического состояния. Когда Россия экспортировала коммунизм, она была очень влиятельной. Когда перестала, её влияние на архитектуру упало. Хотя и в новых условиях нам удавалось через конкурсы кое–что экспортировать. В Астане, например, по нашим проектам построены Дворец школьников и Академия хореографии. Большие и значимые объекты.

Если продолжить поиск успешных примеров, то вашему, если можно так сказать, коллеге (в сфере монументального жанра) Зурабу Церетели удавалось экспортировать своё искусство. Он ставил по всему миру свои работы — можно сказать, что они велики и их невозможно игнорировать?

— Во–первых, он не мой коллега. Во–вторых, с экспортом у него были сложности. Он больше дарил, так сказать. Это уже не экспорт, а подарки. Это "навязанный экспорт".

Каждый живёт как может. Каждый строит свою жизнь и свой бизнес так, как умеет. Если у него это получалось — слава богу.

Каков ваш принцип в этом отношении?

— В своё время я одним из первых стал выставлять проекты на WAF (Всемирный фестиваль архитектуры. — Ред.). У нас три приза, шесть раз участвовал. Для любой мировой фирмы это много. А потом нам отрезали эту историю. Ну отрезали и отрезали. Но я, по–моему, единственный остался с призами WAF в Российской Федерации, с тремя призами — точно единственный, хотя многие выставлялись. Сотни, наверное, проектов.

То есть я считаю, что у нас есть что показывать. И такие наши проекты, как Музей металла в городе Выкса или проект "Небесное Кенозерье", получили бы высшие награды международных конкурсов.

О личном выборе

И вы получили бы возможность работать за границей?

— А зачем? Я не понимаю этого маниакального желания работать за границей. Мог бы, наверное. Но они, если говорить о Европе, очень жёстко свой рынок защищают.

То есть вы как Гауди? Он в Барселоне строил свои дома, преимущественно в одном городе.

— Я бы с Гауди не сравнивал, многие так делали. Но мы далеко не только для Петербурга проектируем. В Казахстане много строили. Один из упомянутых выше проектов — в десятке знаменитых. Это Дворец школьников в Астане. Там, кстати говоря, понятная система. Можно работать по–настоящему. А картинки рисовать по всему миру и потом заявлять, что это твой дом, — ну, можно. Но это была бы странная история.

Я не вижу смысла в этом. В Европе строят мало. В Азии? Наверное, можно. В Китае, например. Но это совсем другая культура. Мне хватает России. Я сегодня в Петербурге, наверное, на 1/3. На 2/3 я строю в разных городах России. В тех, которые мне интересны прежде всего. Даже если по бюджетам смотреть, то процент уже больше не в Петербурге.

Если бы вы сегодня могли дать совет себе молодому, тому, кто начинал "Студию 44", что бы вы себе сказали?

— Я бы сказал: "Стоило ли затевать такое?" Здоровья забирает очень много… Не знаю, что бы я сказал. Я бы не сильно менял, наверное, свою жизнь. Потому что я считаю, что она более или менее сложилась.

Очень много, конечно, сложностей. Очень много сил уходит на то, что с профессией напрямую не связано. Согласования бесконечные и так далее. И раньше тоже приходилось заниматься вещами, которыми, наверное, не надо было заниматься. Но с другой стороны, всё это были вынужденные ходы. Которые привели к той ситуации, которая сегодня есть. Она сложная, очень сложная, и сегодня, скажу вам откровенно, проектировщикам не позавидуешь.