Мы встали, все поехало

Один из самых больших кинопроектов, остановленных из–за коронавируса, — фильм "Воздух" Алексея Германа о первых отрядах летчиц–истребителей времен Второй мировой войны. "ДП" поговорил с режиссером о том, что сейчас происходит с картиной, о феминизме, насилии в кино и том, как актер Лыков мог сыграть Румату вместо актера Ярмольника в "Трудно быть богом".

Что происходит с "Воздухом"?

— Ну что происходит — мы встали. Началось все с погодных неприятностей: у нас должна была быть снежная история, но из–за специфической зимы она стала "бесснежная". Сдувало все декорации с залива, которые мы там построили, сдувало самолеты, но тем не менее как–то мы на зубах проползли, сняли финал картины, узловые сцены, часть полетов. А потом в один день остановились.
Теперь надо ждать. Ждать, во–первых, сезона — мы ведь не можем монтировать лето с осенью. Во–вторых, когда людей начнут выпускать за границу. Ну и, в–третьих, у нас по понятным причинам очень сильно поедет бюджет. Мы построили до фига моделей самолетов — так их же теперь надо где–то хранить. Много реквизита всякого, крупногабаритного. Склады, как вы понимаете, — довольно недешевое удовольствие. Кроме того, поехали все актерские графики, мы понимаем, что поедут сроки производства, мы уже точно проехали сроки выхода — в общем, все поехало.
Мы встали в самый разгар съемочного периода. Впереди переговоры со всеми объектами, новые графики. В общем, огромная технологическая проблема. У нас в кадре постоянно 20–25 артистов. Минимум! Это авиаполк. У нас есть: Талызина, Тарасова, Лядова, Шагин и многие другие — у них же есть графики. Это очень сложно реанимируемый процесс.

"Воздух" — это ваш самый дорогой проект, и даже в "Фейсбуке" у вас был пост, цитирую: "Я хочу доказать, что мы можем лучше, чем в Штатах". Нетипичное для вас заявление. Бросить вызов Западу и потягаться с Голливудом — задачи, которые у меня лично с другими режиссерами ассоциировались.

— Я не бросаю вызов. Я просто считаю, что это возможно. При всем уважении к коллегам, которые всякое такое объявляют, это, как правило, агитация и пропаганда. Вы знаете, гонка с Голливудом у нас провозглашается на каждом втором фильме…

Ну, может, не на каждом втором…

— Ну на каждом третьем! На каждом четвертом — давайте сторгуемся, мне не жалко. Я ничего не провозглашаю, я делаю, точнее — мы делаем. Но мы не собираемся создавать "русский айфон". Мы пытаемся сказать своим языком, со своими интонациями что–то, что будет выглядеть не хуже.

Но, согласитесь, есть прозаическая причина, почему мы не Голливуд. Это — бюджеты. Если бы Голливуд мог сделать то, что он делает, не за 100 млн, а за наши пять — он бы это делал.

— А вот не соглашусь. Смотрите: все наши крупные картины — это все–таки бюджеты американских фильмов категории B, С (в лучшем случае). Ждать большего наивно. Но если мы выведем за рамки стоимость артистов и голливудский сервис, я глубоко убежден, что можно попытаться сделать достойное кино с бюджетом в десятки раз меньше, чем в Америке, и при этом не создающее ощущения ухудшенной копии.

А давно у вас вообще появились амбиции снять большое кино?

— У меня их не было никогда. Продюсер Андрей Савельев попросил меня снять этот фильм. Для него это было очень важно. А он когда–то мне в жизни помог по–человечески. Я очень долго отказывался, говорил, что надо разрабатывать новые технологии, новый подход к производству, а потом все–таки сказал, что подумаю. Мы обсудили со сценаристом Еленой Киселевой, можно ли здесь написать хороший сценарий, поняли, что можно и как именно. И после этого я согласился.
Нет никакой разницы: и маленький, и большой фильм забирает жизнь, энергию, счастье. И то и другое в России мучительно. Неважно, пять у тебя артистов или 125. Но, коли мы за это взялись, это надо делать достойно.

То есть это фильм, который снимается по просьбе продюсера — но тем не менее режиссерский.

— А чей проект "1917" или "Дюнкерк"? Сложная грань, но если говорить в терминах постсоветского кино, то, наверное, в чем–то и режиссерский, но я стараюсь не разделять — я не люблю противопоставления. У нас все проекты с продюсерами совместные. Я пытаюсь выстраивать партнерские отношения. Всегда.

Кастинга это тоже касается?

— Да. И решение, которое кажется спорным, — решение по Безрукову — это наше решение.

Для режиссера авторского кино пригласить Безрукова — это вызов. Как вы пришли к такому решению?

— Простым перебором. Мы долго мучились и думали, кто из мужиков может сыграть эту роль. Перебирали–перебирали и в какой–то момент сказали: а почему не Безруков? Ну да, начнутся все эти идиотические шутки, будут отговаривать. А я вспоминаю последние слова моей мамы, которые она мне сказала по телефону и умерла: будешь всех слушать — ничего не получится. Конечно, это достаточно сложная история, но в какой–то момент мы подумали, что у Безрукова есть та энергия, которая нам необходима.

Вы начали высказываться в соцсетях по актуальным вопросам, в частности о фемповестке. Предложили создать черный список режиссеров, принуждавших артисток к интимной связи. Как вы это технологически себе представляете?

— Ну послушайте, во всем мире существует очевидная проблема: режиссеры и продюсеры унижают, принуждают и насилуют людей — как физически, так и морально. Я не Ганди, могу наорать на съемках, но есть рабочие эмоции, а есть насилие над личностью. Я считаю, что это не очень, мягко сказать, приемлемо, а в России это никого не интересует.
У нас к артистам, если они неизвестные, относятся как к рабам. Ты можешь делать с ними все что хочешь, хоть на гладиаторские бои выпускать. И я считаю, что неплохо бы завести тот самый черный список, чтобы артисты могли анонимно пожаловаться.
Как я себе это представляю: если 20 артистов или артисток написали, что режиссер Пупкин хватал их за жопу, зажимал и говорил: "Не отсосешь — не будешь сниматься" — то об этом становится известно. И по крайней мере агент сможет артиста предупредить.
Понятно, что кто–то всегда таким образом будет выяснять личные отношения, кто–то может наврать. Но когда набирается критическая масса жалоб — это повод задуматься.
Существует заговор молчания, и если индустрия считает, что это нормально, — значит, надо идти снизу. Я считаю, что должна быть обозначена граница: что можно делать с людьми в кинематографе, а что нельзя.
Я убежден, что этика существует. Извините, но большинство русских писателей, например, не самых плохих, гораздо лучших, чем писатели теперешние, почему–то считали, что мораль, нравственность, этические вопросы — это важно. А сейчас оказывается, что это неважно. Нет, важно!

Кстати, не о насилии, конечно, но о не сложившейся актерской судьбе. Вы недавно обнародовали пробы Александра Лыкова на роль Руматы в фильме "Трудно быть богом". Роль, которую в итоге сыграл Леонид Ярмольник. Потрясающие кадры, почему Лыкова не утвердили?

— История с Лыковым — это глупость. Там произошел конфликт, связанный с гонорарами. Я так понимаю, что произошло нарушение коммуникации. Это был разговор не режиссера с артистом, а, так сказать, по административной линии. Конфликт можно было разрешить за чашкой кофе — и, полагаю, кино с Лыковым могло бы существовать. Не думаю, что оно было бы хуже, потому что с Ярмольником впоследствии были серьезные конфликты. Не то чтобы мне не нравилось, как сыграл Леонид Исаакович, он прекрасно сыграл, но кино могло быть иным. И главное — оно могло бы быть.