Надежда Толубеева стоит в проеме окна в зябком пальтишке, согревая дыханием пространство между рамами, проскальзывает на сцену, рассказывает о странной встрече в темной подворотне на задворках недавнего "Фестиваля света" — явный экспромт. Через некоторое время в дверь просовывается дым–машина и со свистом дымит прямо на зрителей. За дым–машиной в зал протискивается Антонис Шаманиди. Синюю спортивную курточку и современное пальтецо долой, артисты облачены в нечто интеллигентно–потрепанное "из дореволюционного" — так начинается "Морфий". По Булгакову.
Этюд–театр — независимый коллектив выпускников курса Вениамина Фильштинского — еще при основании, в 2011 году, заявлял, что будет заниматься только современной драматургией. В классике Булгакова между тем противоречий с собственным кредо не видит. Куда уж современней: хирургически вскрытую историю падения врача–морфиниста впору показывать в старших классах школы для профилактики всех и всяческих зависимостей.
Физический ужас наркомании воплощен в гипертрофированных подробностях. Врач Поляков подергивается, почесывается, в панике оглядывается по сторонам, заходится в приступах удушья, зеленеет от ломки — под светом зеленого фильтра на одном из софитов. Социальная депривация наглядна, как агитация: в один вполне оправданный мизансценой момент герой снимает штаны, да так и доигрывает спектакль в ночной сорочке, нелепый и уязвимый, как белая ворона. За моральную деградацию личности отвечают сразу два артиста. Антонис Шаманиди вперяется в зал маслянистыми, словно навсегда расширенными зрачками — такова счастливая внешность артиста. В потоке слов ложная уверенность в собственных силах сменяется самобичеванием, и так по кругу, вплоть до единственно возможной развязки. Тем временем Надежда Толубеева — фельдшерица Анна Кирилловна — то рычит и воет, то громогласно блюет, то убивает себя об стену, буквально: разбегается, что есть силы бросается на кирпичную кладку, падает, встает, разбегается… и так много раз подряд. Вот оно, мучительное и бесплодное беспокойство созависимого.
Режиссер Андрей Гончаров — тоже ученик Фильштинского — остроумно включил "в тему" большую аудиоколонку, много бумажных стаканчиков с водой, электрочайник, пресловутую дым–машину. Во взаимодействии с предметами и друг с другом два актера более чем естественны — если не как в реальной жизни, то как на крупных планах в очень хорошем кино "про реальную жизнь". Единственное, что немного страдает, — собственно текст Михаила Булгакова. Прочитанный слово за словом, он то ли не совсем пережит, то ли недостаточно отстранен. И не жизнь, и не литература. Но это в репертуарной жизни спектакля еще можно поправить.
На той же кинематографической достоверности построена другая недавняя премьера Этюд–театра — постановка Семена Серзина "Любовь людей" по пьесе молодого белоруса Дмитрия Богославского. Кастинг безупречный: Михаил Касапов — ну вылитый мент, Алена Митюшкина как будто всю свою недолгую жизнь провела в мрачноватом поселке. Продавщицы–Машки с остреньким носиком и быстрым блудливым взглядом (Екатерина Ложкина–Белевич) водятся во всех придорожных лавках нашего отечества. Анна Донченко, любимица кино– и сериальных режиссеров, пожалуй, не очень похожа на женщину, способную убить своего мужа–алкоголика и скормить его останки свиньям, но в спектакле ей веришь на слово, с первого крупного плана. А они здесь чуть не все крупные, лица выделены прямоугольниками света, сцена тонет в темноте. В простой истории любви одну из главных ролей играет призрак (Андрей Вергелис), но жути добавляет не он, а отсутствие выхода за пределы тесной бытовой драмы, хоть на тот свет, хоть на этот. И опять же по прошествии времени выход этот может быть найден. Благо у "Любви людей", как и у "Морфия", время — и место — теперь есть.
Этюд–театр осваивает новую постоянную "Площадку 51" с бешеной интенсивностью. Труппа делится на "боевые группы", которые выпускают премьеры чуть не по паре раз в месяц. Уже вышедшие остаются в фокусе внимания зрителей. Спартанский зальчик "Площадки 51" полон той самой публики, которую так жаждут заполучить "большие" петербургские репертуарные театры — молодой и отзывчивой. Хохотать или плакать здесь готовы по любому поводу: хитро изобретенному или пронзительно честному. Везде бы так.
