"Выходной Петербург". Ничему не удивляться

Иронический ярлык Абсурдистан , некогда придуманный Вацлавом Гавелом, прочно закрепился в лексиконе свободомыслящего гражданина России, который мучительно осознает, что живет в стране, в которой каждый день случается что–то, противоречащее здравому смыслу. Правда, политическая реальность — это театр абсурда по определению, в том смысле, что абсурдистские пьесы в целом строятся вокруг проблем коммуникации, точнее — неспособности неких условных персонажей, связанных хаотической фабулой, коммуницировать в принципе.

Именно так выглядит и политика, на неискушенный взгляд телезрителя. Какие–то люди в костюмах произносят какие–то отрывочные реплики на вполне случайные темы и никак не могут договориться с такими же людьми в костюмах, которые произносят не менее отрывочные реплики.

Систематические попытки депутатов и правительства извести мат в русском языке, преодолеть пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений и спасти детей от зарубежных усыновителей, потенциально являющихся носителями нетрадиционной морали, рано или поздно наводят на мысль о коренной перестройке мышления тех, кто принимает решения в российской политике. Такое ощущение, что все дружно направились по стопам Владимира Жириновского и пытаются его догнать и перегнать. Что, конечно, само по себе абсурдно, как идея пародировать уже состоявшуюся пародию.

Штиль

Абсурдное высказывание может принадлежать политику, рядовому члену общества — кому угодно, вышедшему в публичное поле. Закон или законопроект — это тоже публичное высказывание, так называемый перформатив, то есть высказывание, которое одновременно является и действием, социально значимым поступком. Самые простые примеры перформативов — выражения "я обещаю" или "приказываю", в которых действие (обещание или приказ) осуществляется самим произнесением слова. Перформативное высказывание не подразумевает ответа. Что ответишь на команду "Выполняйте"? Таким образом, чем больше команд без пояснений подает правительство, тем существеннее сокращается пространство для диалога: самые абсурдные указания остается принять как данность или опротестовать с помощью сопоставимых перформативных высказываний — сбора подписей или митингов.

Множество странных, мягко говоря, идей, исходящих от власти, направлены на граждан страны и на те сферы их жизни, которые законодательно контролировать практически невозможно. Последние решения во внешней политике или, скажем, в экономической сфере не вызывают такого единогласного общественного вопля, как очередная серия обсуждений единого учебника истории или переименование Дня снятия блокады Ленинграда в День полного освобождения советскими войсками города Ленинграда от блокады его немецко–фашистскими войсками (1944 год).

Отзывы лицензий у банков не вызывают сколько–нибудь массового возмущения, сопоставимого с реакцией на попытку ограничить свободу собраний. И даже высмеянные недавно "Коммерсантом" в тесте "Знаете ли вы дипломатический русский?" пресс–релизы российского МИДа с выражениями "киевская клика", "русофобский психоз" и "пропагандистский пузырь" не рождают однозначных чувств. Помимо недоумения испытываешь даже своеобразную гордость за страну, которая может себе позволить подобные характеристики оппонентов, прекрасно зная, что как минимум на английский язык их перевести невозможно.

Бриз

Политический абсурд — вовсе не уникальное свойство самобытной русской культуры. В Латвии буквально на днях приняли закон, предписывающий преследовать за отрицание советской оккупации. Весной 2013 года Франция одобрила усыновление детей гомосексуальными парами и для удобства обозначения ввела юридические термины: родитель 1 и родитель 2. Эти решения тоже получили свою долю общественного сарказма, ничуть не меньшую, чем российский закон, ограничивающий беспошлинные покупки в зарубежных интернет–магазинах.

Впрочем, закон, выглядящий абсурдным с точки зрения здравого смысла и / или определенного набора ценностей, оказывается вершиной логики в иной системе координат. В какой–то системе координат нет ничего удивительного в наличии у мужчины четырех жен. В другой представляется немыслимым усыновление ребенка однополой семьей, да и само словосочетание "однополый брак" звучит оксюмороном, как "живой труп" или "горячий снег". В третьей женщина не имеет права работать, но имеет обязанность систематически производить на свет потомство. В четвертой, напротив, женщине не положен декретный отпуск, и ее желание иметь детей — ее личная проблема. Как правило, эти системы ценностей непримиримы, и любая попытка обсуждения ведет не к ожидаемому компромиссу, а к эскалации агрессии. Потому что оппоненты, представляющие этически полярные взгляды, кажутся друг другу дикарями, не понимающими элементарных вещей. А что делать с дикарем? Убедить его невозможно, логики он не понимает, проникнуться истинными ценностями не способен, потому что погряз в предрассудках. Его можно только насильственно наставить на путь или бросить во тьме невежества и пороков. Повторимся, что при столкновении непримиримых мировоззрений их носители испытывают абсолютно симметричные чувства. Те аргументы, которые они приводят в споре, обнажают их исходные позиции, то есть очень устойчивые ценностные системы.

Иными словами, абсурдные деяния и высказывания при кажущейся хаотичности и бессистемности имеют какую–то цель, которую не всегда понимает оппонент, принадлежащий к другому лагерю. Иначе законотворчество отдельных политиков придется расценить как целенаправленную антигосударственную деятельность, и следующим логическим шагом будет вдумчивое распутывание сетей мирового заговора.

Новая волна

Любое государство на протяжении своей истории переживает периоды активизации и спада безумия, сопоставимые, пожалуй, с экономическими циклами. Вспомним, что первая волна внутриполитического идиотизма накрыла РФ не в 2014–м и даже не в 2013 году, когда в обиход вошло выражение "взбесившийся принтер". Принтер, установленный в начале XXI века, взбесился еще несколькими годами раньше.

Президент Дмитрий Медведев вошел в историю принуждением (впоследствии понуждением) к миру, электронным правительством, переименованием милиции в полицию, реформой времени, а также нулем промилле и большой Москвой. Публичная аргументация каждого из этих решений не выдерживала никакой критики. К примеру, необходимость введения нулевого промилле Дмитрий Анатольевич публично обосновывал так: "Мы не очень аккуратны в вождении. А уж тот, кто выпил, вообще теряет голову. Причем мы знаем, как у нас обычно выпивают. Сначала рюмку, вроде можно. Потом две, три. А потом — ладно, поехали. Мы пока не готовы к тому, чтобы разрешать употребление алкоголя за рулем, даже в небольших, ограниченных количествах, потому что это, к сожалению, провоцирует реальное пьянство, перед тем как человек садится за руль".

Кто такие эти "мы", остается загадкой и по сей день. Некий стереотипный народ, к которому говорящий одновременно причисляет себя, но и дистанцируется, подобно строгому отцу, не одобряющему шалостей наследника.

Дмитрий Медведев и поныне продолжает высказываться в том же духе, ссылаясь прямо или косвенно на личные предпочтения и призывая, например, Минкомсвязи не отключать соцсети, которыми он привык пользоваться: "Как активный пользователь социальных сетей считаю, что российское законодательство обязаны соблюдать все — и сами сети, и пользователи. Но отдельным чиновникам, отвечающим за развитие отрасли, надо иногда включать мозги. И не давать интервью, объявляющих о закрытии соцсетей".

Прелесть ситуации в том, что ранние тезисы Медведева должны были повысить лояльность ставшего с тех пор притчей во языцех креативного класса.

Конечно, аргументация перехода на постоянное летнее время пользой для здоровья коров вряд ли учитывала интересы работников московских рекламных агентств. Логическим завершением той волны абсурда стала вполне карнавальная взаимозамена президентов.

Девятый вал

Нынешние нелепицы направлены, как нарочно, на то, чтобы вызвать отторжение у либеральной публики (за исключением выговора главе Роскомнадзора Максиму Ксензову, который выразил готовность заблокировать Twitter и Facebook, если завтра война). Содержательное отличие именно в этом. Сущностное сходство — в их источнике: это правительство под руководством бывшего президента и все та же Госдума. И, разумеется, медийная поддержка с выступлениями экспертов осталась все той же, разве что теперь у нас есть постоянный источник новых перлов — Дмитрий Киселев.

Попытка усмотреть единство и системность в публичной аргументации последних месяцев только на первый взгляд уподобляет тактику российских властей известному эксперименту с постепенным кипячением лягушки, которая не замечает, как вода становится все горячее и горячее. Действительность, как всегда, несколько сложнее.

Идея приравнять вид на жительство ко второму гражданству, а за сокрытие второго гражданства преследовать в административном порядке обосновывается "формированием в России национально ориентированной элиты, на решения которой не смогут влиять иностранные государства, в том числе недружественные нам".

Попытка извести мат в публичной сфере, предпринимаемая в несколько этапов, каждый раз мотивируется какими–то участившимися жалобами телезрителей.

Злополучная статья о клевете, которую на полгода перенесли из уголовного законодательства в административное, а потом вернули обратно, вернулась с невнятной по обыкновению мотивацией: "Клевета, оскорбление и нарушение неприкосновенности частной жизни гражданина является одной из разновидностей насилия над личностью, недопустимой в цивилизованном обществе".

Попытка ограничить блогеров, вроде бы не вынуждая их регистрироваться как СМИ, но заставляя "проверять достоверность информации до размещения", "не порочить гражданина или отдельные категории граждан" и по сути соблюдать все прочее антимедийное законодательство, предпринята без всякой теоретической подготовки, с традиционной ссылкой на мировой опыт.

Статья об уголовном наказании за оправдание нацизма, по каким–то неясным причинам облегчавшая, а не ужесточавшая санкции для нарушителей, обосновывалась заботой об историческом статусе СССР как страны–защитника и "моральностью позиции" авторов, подтвержденной будто бы опытом нескольких последних лет.

История, которая должна быть представлена в школьных учебниках в соответствии с генеральной линией в едином учебнике, необходимость которого Владимир Путин объяснил во время прямой линии 2013 года, естественно, национальными интересами: "Полагаю, что должна быть единая концепция, линейка учебников, которая показывала бы нам хронологию событий и их официальную оценку. Без этой оценки не будет понимания того, что происходило со страной. Это приводит к негативным последствиям, когда молодые люди не понимают, в какой стране живут, и не чувствуют своей связи с предыдущими поколениями".

Смерч

В итоге, с одной стороны, постоянные ссылки на мировую практику, с другой — отказ от взаимодействия с миром и концентрация на национальной самобытности, где–то между ними — нужды и чаяния народа. Казалось бы, наплевательское отношение к обоснованности и осмысленности решений. Но те аргументы, которые кажутся непоследовательными прогрессивной общественности, вполне устраивают другую достаточно обширную группу, у которой находят отклик. Более того, они сплачивают эту группу в едином порыве, отсекая даже минимальную степень нонконформизма. Выживают только самые стойкие, с прочими диалог вести никто не стремится. Когда Илья Пономарев единственный в Госдуме не поддержал присоединение Крыма, фракция ЛДПР в ответ вносит законопроект о досрочном прекращении его депутатских полномочий, а Сергей Миронов объявляет, что этот поступок "ставит крест на его политической карьере". Примерно так поступают и с внешними оппонентами при обострении обстановки.

Например, когда Рогозин предлагает отправлять американских астронавтов на МКС на батуте, а в Румынию в порядке дружеской шутки обещает вернуться на бомбардировщике — в ответ на сообщение о закрытии для него воздушного пространства по требованию США. Когда первые лица государства высмеивают санкции, вводимые США, это обозначает отсутствие готовности к диалогу. Напротив, задача состоит в уничтожении оппонирующей позиции, в низведении к абсурду чужих контраргументов.

Не совсем понятно, что вынуждает современных публичных политиков России доводить до абсурда свои же собственные аргументы, не дожидаясь критики со стороны. То ли недостаток риторической культуры, из–за которого ораторы просто не понимают, когда надо доводить идею до абсурда, а когда не стоит. То ли, напротив, стремление опередить оппонента, чтобы ему уже нечего было сказать.

Получается, что весь нынешний театр абсурда направлен на еще большее сплачивание некоторого условного большинства. Но против кого? Против символического врага извне? Против назначенного врага внутри страны?

Ответа нет. Очевидно только, что каждый следующий кризис, политический или экономический, только обостряет проблемы коммуникации внутри страны и соответственно увеличивает абсурдность повседневности.