В детстве 23 Февраля мне казался немного странным праздником. С одной стороны, много торжественности и пафоса, близкого как детям, так и взрослым детям. С другой — папе и дедушке почему–то всегда дарили носки. Ребенку такой подарок не мог казаться интересным. Да и взрослому ребенку тоже. Где–то рядом с носками на 23 Февраля стоят три гвоздички учительнице на 1 сентября.
Рос я в 1990–е, когда принято было скрываться от армии. И не просто потому что "не хочу" — не все рождены защищать родину до такой степени, чтобы ехать в Чечню, где в тебя по–настоящему стрельнут. Даже если до 10 лет ты, кроме солдатиков и автомата, никаких игрушек не признавал. Я не скрывался, немного повезло. С военной кафедрой в том числе. Нам преподавал майор Жданов, готовил военных психологов. Он был (и, надеюсь, есть) умный, непохожий на карикатурного солдафона. Речь, язык.
Тогда я стал уважать профессиональных военных: раз этот институт способен сохранять хоть кого–то таким, значит, уже не скажешь: "Я — против армии. Я — за мир во всем мире". Пока Homo sapiens населяют планету, мира на ней не будет. Скажешь такое — назовут Гербертом Уэллсом.
Первым серьезным выходом из зоны комфорта стали военные сборы. Там я догадался, почему обычные солдаты не понимают "ребята, сходите, пожалуйста", зато реагируют на мат. Через месяц поймал себя на тупых шутках. Видел множество офицеров (благодаря при этом удачу, что есть и майор Жданов), которые разговаривали звуками. Подстригся в первый же день так коротко, как никогда до этого, потому что меня забыли спросить — оставить виски или убрать.
Но придется признаться, что тот месяц дал мне и кое–что важное. Первое — расслоил плотный вирус ханжества выходца из интеллигентной семьи, ибо в час свободного времени ничего не было вкуснее какой–нибудь ерунды из сертоловского ларька. Второе — я уже почти 20 лет не могу себе представить, как можно не начать утро с физических упражнений (до 40 лет просили паспорт при заказе алкоголя). Третье — я видел сверстника, который однажды не выдержал и убежал. Его искали всей ротой. Нашли за соседним пригорком — он лежал на спине, жевал травинку. Ему было все равно до дневального, в чье дежурство это случилось, не было дела до остальных, да и до себя тоже — без присвоения звания офицера запаса шансы "проскочить" сильно уменьшались.
С тех пор я разделяю коллективные игры (в них не играю) и командную работу, без которой невозможен ни один успех. Притом что нас, в отличие от тех, из соседних казарм, что умели смотреть только дико и исподлобья, не особо мучили. Порычали первую неделю, относительно вежливо попросили вырубить гектар молодого леса саперными лопатками, пообещали "лосей" тем, кто за 30 секунд не соберет автомат (это я), наградили тех, кто лучше всех стрелял по движущейся цели на полигоне (тоже я). Под конец мы чувствовали себя генералами и упрашивали танкистов нас покатать. Ощущение невероятное — летишь на огромной скорости на валун размером со стол и не чувствуешь скачка. Эйфория. Класс. Но лишь единицы согласятся повторить, раздайся хоть один боевой выстрел.
Сборы закончились, мы уехали и забыли.
В мою задачу входило выявлять потенциальных суицидников среди срочных служащих и распределять их по степеням риска. Нашел одного "тяжелого". Он не хотел ни в кого стрелять, вообще не понимал, что от него хотят, кроме "так надо". До сих пор верю, что у него все хорошо. Фамилию не запомнил — есть те, кто рожден для армии, есть те, кто в ней проездом. Толку и обороноспособности в них не много.
Правда, не много смысла и в тех гражданских, которые, ни разу не надев кирзачи, рисуют календари с одухотворенно окровавленными детьми и вешают на свои немецкие тачки стикеры "На Берлин!".
Военные, одна просьба и пожелание к празднику — будьте профессионалами.
