Будете обладателем. В Петербурге открылись выставки коллекций братьев Морозовых и Строгановых

Коллекционирование стало вдруг топовой темой для обсуждения. В Главном штабе — выставка собрания братьев Морозовых, в Пушкинском музее в Москве — Щукиных, в самом Зимнем дворце — одного из Строгановых. Это все невероятно увлекательно, можно вникать в разные варианты собирательства — от вполне традиционной любви к старому искусству (Павел Строганов) до страсти к обладанию новым, очень новым, на тот момент новейшим (Сергей Щукин).

Случай Щукина интересен особенно. Он ждал новых картин Матисса, хотел увидеть их как можно скорее, хотел ими владеть. На самом деле это важнейшая часть жизни с искусством — когда ты ждешь того, что рождается параллельно с твоей жизнью. Так, наверно, томились по новым романам Тургенева или Толстого (по кому сейчас?). Так ждали новых симфоний Шостаковича, а еще совсем недавно — Бориса Тищенко. Так можно было бы ожидать новой музыки Десятникова, Красавина или Кнайфеля, если бы ее у нас играли. В Хельсинки, к примеру, это нормально, там каждый второй концерт — новая музыка. А с нами, увы, все ясно. Но так можно ждать и картин.

Само слово "картина" — очень важное. Если вы ждете нового перформанса — это бесконечно заманчиво, новой инсталляции — дико азартно, концепта — притягательно для ума. Но картина — это шанс высказаться в старом жанре. А еще и шанс стать ее обладателем. Художника вздернуло что–то высказать красками на холсте — и вы, быть может, его обретете. И станете с этой картиной жить.

Именно в этом было счастье Щукина. А потом эта же картина волею судеб окажется в музее — и станет частью жизни многих. Так ведь некоторые и с Рембрандтом разговаривают.

Картину, правда, сложно придумать. Это что–то совсем иное, в идеале — как поздний Тициан. Но, понятно, именно в идеале. Это вызов высказаться другими средствами.

Думал об этом на выставке Юрия Александрова Kunst macht frei в Name Gallery на Большой Конюшенной ул. Александров умный художник, и он намеренно разлагает себя на составляющие. Художники творят концепты — и их на выставке много, саркастичных и жестких. Художники творят объекты — и их на выставке немало. Автор убийственно иронично называет их сувенирами: рукодельные штучки — своего рода концы книгопечатания (во всех смыслах), условно якутские поделки (дневники охотника). Они даже изысканны в своей внешне quasi–антиэстетской сделанности.

Но есть и картины, и вот они–то и вызывают полный восторг. Не знаю, приходило ли кому–нибудь в голову соединить бегство в Египет со входом в Иерусалим, но по смыслу — в самую точку. Первая земная боль и последний земной триумф — и всё как якутская быль. Или "Бухта Провидения" — почти мультяшно нежная проповедь Франциска, но как придумано! От умного (на грани детскости) умиления медведиками — к смыслу. Оторваться не можешь.

А автор может еще и над историей современного искусства поиздеваться и придумать сказочку про рождение картин Лучио Фонтаны ("Трофейное искусство"). Или Бродского в "Сайгоне" представить — своего рода групповой портрет из нашего времени. И оказывается, что и старая картина, и даже жанры — живы. И уловимы так же ясно, как благовещение в эрмитажном (щукинском) "Диалоге" Матисса.

Матиссу повезло: Щукин скупал его картины и давал родиться новым. Это завидный азарт ожидания. Но и рождения. Недаром и Морозов, и Щукин были фабрикантами. Заводило их, видимо, производство.