Арт 2010-х: Рансьер молчит

В один прекрасный день, не так давно, мы проснулись в стране, которая заново открыла для себя большие идеи. Все настолько от них отвыкли, что вдохновляться ими многим показалось упоительным забытьем. Воодушевление это было когда–то знакомо поколению оттепели, после которого шли одни циники да ерники. Собственно, шестидесятники и затеяли перестройку, без которой мы были бы не мы, а contemporary art тут и в помине не случилось бы. "Андрей Рублев" Тарковского и "Интервенция" Полоки, "Пушкинский дом" Битова и "Москва — Петушки" Ерофеева, театр комедии эпохи Акимова, Шемякин и московские концептуалисты, состоявшиеся позднее, но заряженные энергией непримиримых 1960–х, — многое из той эпохи осталось непревзойденным до сих пор. И сегодня, когда велик спрос на большие идеи, мы можем только сожалеть о том, что творческий подъем 1960–х нашему времени, увы, чужд.

Великие умы современности уверяют нас, что идеологию давно извели постмодернистский скепсис и повсеместная политкорректность. Искусство эпохи естественного цинизма даже в радикальных своих проявлениях грешит, как пишут нынешние властители дум, симулятивностью. Все забавно, все понарошку, все зрелищно — если смотреть на современное искусство глазами парижского или нью–йоркского интеллектуала. Впрочем, для тех, кому не чужд советский опыт (как, например, для родившегося в Югославии Славоя Жижека), идеология не списана со счетов. Слишком свежи и неоднозначны сегодня воспоминания о социализме. Ну а нам, живущим в постсоветской России, даже свойственно ностальгировать по большим идеям, не говоря о том, что для многих они отдушина.

Где идеология — там и ее могильщики. В 2010–е героями протестного искусства стали Петр Павленский и Pussy Riot. Их предшественниками были группа "Война", Анатолий Осмоловский, "Новые Тупые", Авдей Тер–Оганьян, Александр Бренер и Олег Кулик. Впрочем, предтечи активистов 2010–х не протестовали, но воспевали анархию и поэзию, свободу и художественную волю. Вызвать Ельцина на боксерский бой — еще то диссидентство. Ну разве это война против власти? Даже Авдей Тер–Оганьян, конвертировавший разрубленные топором ксеры икон в чешское гражданство, или Александр Бренер, отбывший срок в голландской тюрьме за нарисованный на холсте Малевича из музея Стеделийк знак доллара, в своих акциях не выходили за границы искусства. Они искали новый художественный язык. И нашли его.

Власть, по отношению к которой уместен протест, появляется в России не раньше середины нулевых, если не позже. А с ней и герои 2010–х. Павленский и Pussy Riot не разделяют искусство и политическое высказывание. Серьезность их проектов беспрецедентна, со времен оттепели такого не бывало. В нулевых осталась недавняя необходимость соблюдать баланс политического и художественного в акциях. Ныне царствует последняя прямота, помноженная на плакатность и экзистенциальный риск. Любые претензии коллег по арт–цеху к Павленскому и Pussy Riot, как бы мы ни относились к идеям, которыми они одержимы, нелепы перед их отвагой. Смелость искупает и то, что эстетические основания многих проектов Pussy Riot и некоторых проектов Павленского кому–то кажутся недостаточными.

2010–е живут новой медиальностью: жизнь теперь протекает от лайка к лайку в телефонах. Новое идеологическое искусство существует в реальности YouТube и социальных сетей. Перепосты и линки мгновенно распространяют информацию о протестных проектах. Художники конкурируют с лидерами новостных топов. Спрашивается, девальвируется ли их оппозиционность, если она становится частью медиаспектакля? И не грозит ли этим персонажам судьба мучеников моды, каких было немало в истории искусства? Как бы мы ни ответили на эти вопросы, искусство плакатного и рискованного сопротивления не считается с подобным теоретизированием. В протестности своей (причем продуманной и системной) оно намеренно прямолинейно.

При всем при том здесь следует различать разные типы протестности. Pussy Riot открыты к контактам с западными политиками, особенно с теми, кто настроен критично по отношению к российской власти. А вот Павленский и во Франции так же радикален в борьбе с системами. Pussy Riot за границей пожинают лавры славы. Вызов Павленского капитализму обернулся судебным приговором за порчу банковского офиса. Павленского не признают художником, ведь он заранее не познакомился хотя бы с Робертом Сторром (а лучше, конечно, с Массимилиано Джони). Поди теперь докажи, что ты арт–радикал. В Европе плакатность и прямолинейность, привычные для русской арт–сцены, зачастую непонятны. Да и многим ли современным русским художникам есть место в мировом арт–сообществе? Pussy Riot ведь тоже проходят по ведомству активизма, а не contemporary art. И вероятность того, что ни на Арт–Базеле, ни на следующей "Документе" русских галерей и художников опять не будет, велика.

Наше протестное искусство 2010–х — местный сюжет. О нем не напишет Жак Рансьер. Как архаично наше желание обрести новую идеологию, так непривычно для посторонних наше искусство.

Впрочем, у нашей изолированности от мировой арт–сцены есть и плюсы.

Об этом — в другой раз.

Станислав Савицкий, арт–критик