Писать некролог Эймунтасу Някрошюсу — невыносимо. Все слова — не те. Что можно сказать сейчас, если даже при жизни режиссера любая попытка универсального и доступного осмысления его наследия не выходила за рамки собственно попытки? Я видел несколько телепередач и документальных фильмов о Някрошюсе — в них участвовали серьезные и уважаемые люди: критики, театроведы, актеры, режиссеры. Они жонглировали эпитетами и суперлативами, рассыпались в дежурных или оригинальных комплиментах, но всякий раз только монтажная склейка спасала их от необходимости закончить мысль о том, что такое на самом деле "театр Някрошюса". Думающего человека подводят формулировки — ничего не поделаешь.
Все несовершенство спонтанного высказывания Някрошюс осознавал, как никто другой. Недаром как мог избегал интервью, а когда все–таки соглашался — ставил журналистов в тупик. Однажды он пришел в эфир российского федерального телеканала. Ведущий начал патетично: "Расскажите, как вы себя чувствуете на театральном олимпе?" и тут же получил: "Мне гораздо привычнее в яме". Следующий вопрос: "Где вам уютнее всего работать?" Ответ: "Мне нигде не уютно". Журналист не сдавался: "Но все–таки, где вы чувствуете себя уверенно?" "Нигде". Журналист изумленно: "Вы что же, неуверенный в себе человек?" Някрошюс: "Да, именно так".
При этом Эймунтас Някрошюс — последний человек, кого можно было (было!) заподозрить в кокетстве. Он искренен в своей неуверенности, но его неуверенность — это сила, а не беспомощность. Свой метод работы с актерами он описывал так: "Надо в нем [актере] какое–то посеять сомнение, какую–то философию, чтобы он не был уверен в том, что двери только в одну сторону открываются". В каждом своем спектакле он брался за основополагающие вопросы бытия, осознавая невозможность однозначного на них ответа. Может быть, только поэтому он единственный и выдерживал этот равный диалог с Шекспиром, Чеховым, Данте. Театр Някрошюса принято называть метафорическим, но об это определение легко удариться лбом, если воспринимать метафоры как ребусы. В интернете можно найти попытку расшифровки его "Отелло": вот вода, вот красный платок, вот дерево, вот горшок с цветами. Но объяснение каждого из символов только отдаляет нас от толкования действия целиком. Возьмем монолог его Гамлета, одну из, возможно, самых грандиозных сцен в мировой истории театра: актер Андрюс Мамонтовас стоит под люстрой, собранной изо льда, лезвия, колеса и свечей. Пока Гамлет говорит, свечи плавят лед. Вода льется на рубаху Гамлета, которая оказывается сшита из бумажных полотенец и расползается на куски. Как твои дела, умник–интерпретатор? Что ты скажешь об этой сцене? Скорее всего, ты смотришь ее с открытым ртом, понимаешь, что видишь чудо, а если попытаешься объяснить, неминуемо столкнешься с "бесплодьем умственного тупика", как бы это ни звучало на литовском.
Еще раз: я не знаю, как писать о Някрошюсе. Но я помню свою первую встречу с ним. Мне 19 лет. Редакция отправляет в первую в жизни журналистскую командировку. Эдакий пресс–тур в Вильнюс, нас целый автобус. Някрошюс встречает петербургский десант в литовском загородном ресторане. После позднего ужина — серия интервью. Он сидит на стуле во дворике. Мы подсаживаемся напротив по очереди. Со стороны это, кажется, похоже на религиозное таинство. Каждый из нас подходит, чтобы задать вопросы, но говорит больше, чем тот, кому мы эти вопросы задаем. Някрошюс отвечает коротко. Мы хотим откровений, а получаем "не знаю", "может быть", "возможно". И прямой взгляд. Голубые глаза в морщинах. Тогда мне не пришло в голову уточнить, сколько Някрошюсу лет, но помню, что он казался безусловным старцем, седым мудрецом. А теперь, открыв первую новость о смерти, я увидел сразу под заголовком: не дожил одного дня до 66–летия. Как же так? Всего 65? Получается, что на момент интервью ему было каких–то 55? Получается, что Госпремию СССР он получил в 36, а когда ему исполнилось 40, Союз театров Европы признал Някрошюса лучшим режиссером Старого Света? То есть гениального "Гамлета" Някрошюс поставил в 41, великие "Три сестры" — в 39, а "Квадрат", прославивший его на весь континент, — в 28? Постойте, а сколько лет всем тем авторам, кто вырос и сформировался на его спектаклях, кто называет себя его заочными учениками: Бутусову — 57, Жолдаку — 56, Серебренникову — 49. Сколько лет мы живем в мире, где именно Някрошюс — олицетворение незыблемости театральных принципов в сценическом мире, где если Някрошюса нет, то все дозволено?
Но, видимо, у него все–таки свои отношения со временем. Он умел его останавливать в эпизодах, но ведь и в целом в большинстве спектаклей Някрошюса невозможно понять, когда происходит действие. Время и место событий не выдают ни одежда, ни декорации. Все герои живут в вечности. Собственно, именно там, где теперь поселился и сам режиссер.
На прощание
Известный литовский и советский театральный режиссер Эймунтас Някрошюс скоропостижно скончался за сутки до своего 66–летия (родился 20 ноября 1952 года) в Вильнюсе. Някрошюс возглавлял собственный театр Meno Fortas, на иностранной сцене поставил "Чайку" в итальянском "Театро Метастазио", оперу Верди "Макбет" в Teatro Comunale, "Фауста" в "Ла Скала".
