Осень–1993: разгон съезда, расстрел Белого дома, переворот. Победителей мотивировали самые добрые намерения.
События осени 1993–го — одна из самых белых страниц в учебнике российской истории. Не то чтобы о них стараются молчать. Скорее не хотят говорить — и это выглядит как минимум сомнительно.
История без рефлексии
Четверть века — достаточный период, чтобы создать более или менее каноническую версию какого–либо исторического события. Самый верный признак начальственного согласия по этому поводу — это наличие (или отсутствие) популярного художественного воплощения истории.
Например, к двадцатилетию Октябрьской революции товарищ Сталин приказал снять фильм "Ленин в октябре". Картина стала хитом советского проката, визуальным учебником и, как сказали бы сейчас, разошлась на мемы. Правильнее, конечно, было бы назвать получившийся фильм "Ленин и Сталин в октябре". Так он и был задуман: революцию на экране совершали два вождя, которым немного помогали Дзержинский и Свердлов. Но главный режиссер всех времен и народов как в воду глядел: прошло еще 25 лет, сменилось начальство, его генеральная линия — и товарища Сталина из киноленты тут же вычистили, оставив единственного Ленина (и Дзержинского рядом).
Читайте также:
Экономика
Не быть Джоном Смитом: юбилей Великой рецессии
Однако в наши времена российские кинематографисты даже не приближались к экранизации одного из самых драматичных и ярких эпизодов новейшей отечественной истории.
Мастеров культуры можно понять: они зависят от доброй (или злой) воли начальства. Но и начальство предпочитает не высказывать однозначно своей версии октября 1993 года. Это выглядит подозрительно. И разница с советским подходом здесь очевидна. Невозможно представить себе, к примеру, товарища народного комиссара Молотова, который в 1937 году взялся бы публично рассуждать о негативных последствиях отречения государя–императора. Или товарища маршала Буденного, рассказывавшего пионерам, как хорошо ему было служить вахмистром в царской армии.
Но российский начальник, миллиардер или генерал (либо все вместе), запросто объяснит народу, как он любил Советский Союз, как боролся против капитализма и как ему хочется вернуться в те времена. Хотя вернуться туда (в бытовом плане) — проще некуда. Сдай в пользу инвалидов свое поместье на Рублевке, откажись от должности, переезжай в маленький городок и живи на социальную пенсию.
Всего через 3 года после ареста и содержания в "Матросской тишине" "мятежник" и экс-вице-президент России Александр Рукцой избрался губернатором Курской области
Победа без побежденных
Противоречие в начальственных взглядах относительно октября 1993–го объяснить можно. Если даже назвать все происходящее маленькой гражданской войной, то формально проигравшие в этой войне лидеры Верховного Совета и их сторонники превосходно ужились в новой России со своими формальными победителями. Никто из них не звенел кандалами на каторге, не был выдавлен в эмиграцию, не потерял активов, даже не был выселен из начальственной квартиры.
Традиционные слова о расстреле парламента следует произносить с оговоркой, что не известно ни одного имени пострадавшего парламентария — потому что пострадавших депутатов просто не было. Если бы такой нашелся — не сомневайтесь, мы бы знали его имя. По–другому быть не могло: бывшие защитники Верховного Совета во множестве занимали места в Госдуме, в госаппарате, начальствовали в университетах и даже руководили субъектами Российской Федерации. Не пострадали и деловые люди, рублем поддерживавшие политических оппонентов власти. Одной амнистии, объявленной Думой весной 1994 года, для такой идиллии примирения было недостаточно. Требовалось согласие более высокого уровня, причем солидарное.
Урегулирование конфликтов между начальниками во власти и начальниками, на власть претендовавшими, более всего походило на сцены из рыцарских романов Средневековья. "На что может рассчитывать благородный барон, если не вступит в бой с войсками его величества и прикажет распустить свои отряды?" "На мою братскую любовь, — отвечал милостивый монарх, — и на доброе графство Нортумберлендское в придачу!" Вместо графства в данном случае могла быть нечерноземная губерния, угольный разрез, горнообогатительный комбинат. Но суть согласия в начальственной среде от этого не менялась.
Признаки феодализации могут быть обнаружены без труда
С губерниями тоже интересная история. После октября 1993 года для победы на региональных выборах в России часто достаточно было выйти под красным флагом, пообещать "вернуть все взад", "остановить прихватизацию", "возродить производство" и так далее. Существовал даже политтехнологический термин "красный пояс", существование которого немало беспокоило центральные власти.
Однако красный губернатор, заняв высокий кабинет, моментально забывал громкие слова и начинал заниматься делом: раздавал бюджетные подряды школьным друзьям и боевым товарищам, собирал пресс–службу из местных топ–моделей, а его внук оказывался главным стратегическим инвестором региона.
А могло ли вообще быть по–другому? Сорок лет назад российский философ Игорь Ефимов в своей книге "Метаполитика" так описал общественное устройство, возникающее после коллапса бюрократического государства: "Политические предпосылки феодализации могут быть обнаружены без всякого труда… Не сдерживаемая страхом вражеского вторжения чиновничья сеть может однажды перестать поддерживать центральную власть, распасться на отдельные звенья или кланы мафиозного толка, каждое звено установит в доставшейся ему "самостоятельной" области военную диктатуру, превратится в паразитирующую прослойку, получающую в виде бенефициев не деревни и села, а заводы, порты, шахты, гаражи, аэродромы…"
Вопрос особого интереса
На самом деле в свете подожженных кабинетов Белого дома вопрос о собственности представляет особый интерес. Апологеты Верховного Совета образца 1993 года старательно избегают ответа на вопрос, какую экономическую политику они собирались бы проводить сами в случае своей победы.
Рассуждения о возрождении производства — это не ответ на вопрос о том, кто именно стал бы владельцем возрождаемых "заводов, газет, пароходов".
Именно Верховный Совет в 1992 году утвердил ту самую ваучерную программу приватизации, которую потом так критиковал (подробнее о ваучерах — на стр. 18). В то же время на референдуме 25 апреля 1993 года 52% россиян, принявших участие в голосовании, высказались за продолжение рыночного экономического курса — несмотря на все жизненные и бытовые трудности.
Впрочем, чисто бытовых трудностей стало меньше: к лету 1993 года прилавки магазинов наполнились товарами, о дефиците не было речи, и рубль был хорошо ли, худо ли, но конвертируем.
Начало 1990–х — это бурный рост торговли и всяческих сервисов. Начальство не вмешивалось в эту сферу — и она моментально получила развитие. Бизнес, ориентированный на массовый рынок, рос вопреки отсутствию устойчивых институтов и даже высокой инфляции — все решал неудовлетворенный клиентский спрос.
Однако до макроэкономической, то есть финансовой, стабилизации было далеко, ведь Верховный Совет делал все, что в его силах, чтобы эта стабилизация не осуществилась как можно дольше. Ключевой проблемой в экономической ситуации 1993 года был поток противоречивых стимулов, исходивших от ветвей власти. Никто не мог уверенно сказать, кто именно: Верховный Совет или правительство — "окончательно и бесповоротно" закрепит права начальственной верхушки на активы, оставшиеся от хозяйственного комплекса СССР.
Запредельная цена гражданского мира
Но в условиях финансовой нестабильности кто–то умел обойтись и без спроса, и без товаров — гораздо больше на этом квазирынке весило умение согласовывать интересы и выбивать преференции. А в этом хозяева реформируемой советской экономики были великими мастерами.
В сущности главным товаром и одновременно главным рычагом планового хозяйства был административный вес распорядителя активов — вес, который мог конвертироваться как в миллиарды долларов, так и в килограммы рублей. Верховный Совет просто отстаивал свое право делать директоров советских заводов российскими мультимиллионерами.
В этой ситуации конфликт октября 1993–го с точки зрения экономики оказался не войной граждан ХХ века, а конфликтом феодалов века тринадцатого. И победители купили устойчивый гражданский мир ценой соглашения с побежденными, в основе которого лежало решение о формировании начальственного сословия собственников.
Нет сомнений, что победителей мотивировали самые добрые намерения. Еще в 1983 году о таких намерениях писал высокопоставленный сотрудник ЦК КПСС Анатолий Черняев: "Цель — накормить народ и восстановить интерес людей к труду". С первой задачей реформаторы, конечно же, справились.
Но вот вторая задача не решена до сих пор. И не может быть решена в рамках системы, в которой социальный успех определяется не личными усилиями, а принадлежностью к тому или иному сословию. При этом, как писал социолог Симон Кордонский, "положение сословия определяется его близостью к центру распределения ресурсов, а не уровнем доходов или наличием собственности". И механизм разрешения конфликта в 1993–м эту систему только закрепил — с очевидными последствиями.
“
Осенью 1993 года я работал далеко от столицы, был молодым вице–губернатором Алтайского края. И воспринимал события как региональный чиновник. Конечно, это казалось полной катастрофой. Ужасная ситуация с бюджетом, очень тяжелая подготовка к зиме. А тут еще такой глубокий кризис федеральной власти...
Суть дела заключалась в непримиримом противостоянии двух ветвей власти. С одной стороны — президент Ельцин, который проводил радикальные реформы, а с другой — большинство съезда народных депутатов. Заметьте — не весь съезд. Он ведь тоже был расколот. Лидерами стали Сергей Бабурин и Руслан Хасбулатов, которые требовали отмены реформ. Главная беда состояла в том, что обе стороны не хотели друг с другом разговаривать. В другой политической системе, я уверен, они могли бы найти компромисс. А здесь все упирались до последнего.
Ельцину нужна была монополия на власть. Он считал, что раз народ избрал его, да еще и выразил поддержку на референдуме, то власть его по праву. Вся, без остатка. А депутаты апеллировали к статьям Конституции. Но при этом их главной мотивацией было непонимание и непринятие реформ.
В результате произошли всем известные драматические события. Ельцин подписал указ №1400, распустив съезд. А депутаты в ответ отстранили его от власти. Началось силовое противостояние. Выбор был таким: либо победит коалиция этих красных директоров и красных губернаторов, которые все свернут и станут в тишине что–то пилить. Либо Ельцин продолжит радикальные экономические реформы. Я эти реформы поддерживал и был на стороне президента. Вообще, как региональные прагматики, мы просто хотели, чтобы они там побыстрее договорились наверху и нам бы стало легче работать. Помню, как 3–4 октября премьер–министр Виктор Черномырдин устроил селекторное совещание с участием всех губернаторов. Он говорил просто, в таком духе: «Ну что, мужики, тут бардак в Москве, депутаты взбунтовались. А ведь надо регионы к зиме готовить, людей кормить. Правительство в этой ситуации выступает на стороне президента? Вы как?» И все губернаторы, один за другим, по цепочке высказались: «Мы тоже за президента». В конечном итоге именно этот фактор и оказался решающим. Фактор поддержки армии и исполнительной власти.
Можно ли было действовать иначе, не так жестко? Считаю, все было сделано правильно. Иначе было уже нельзя. До определенного момента еще сохранялась надежда на компромисс. Но когда Руцкой с Макашовым стали призывать «вешать на столбах», начались знаменитые раздачи автоматов... Тогда стало ясно, что нужно что–то решать. Ведь там были совершенно безбашенные люди, типа того же Макашова. Были добровольцы из Югославии, имевшие опыт боевых действий.
Если о чем и стоит пожалеть, так это о том, что, когда после октябрьских событий писалась новая Конституция страны, президентская сторона записала туда все свои хотелки. Получился не основной закон баланса и консенсуса, а Конституция, написанная под конкретного президента. Она не ведет автоматически к авторитаризму, но прижелании, опираясь не нее, можно превратить любой режим в авторитарный. Это зависит от того, какой лидер стоит во главе страны. С тех пор мы живем по этой Конституции.
Владимир Рыжков
политик, бывший первый зампредседателя Госдумы
“
Для тех, кому сегодня лет сорок, события 1993–го — нечто древнее и малопонятное. В тот год они были молоды, у них были другие интересы. Между тем знать новейшую историю своей страны, ошибки и промахи ее лидеров — полезно.
Октябрьские события были началом едва не разгоревшейся гражданской войны, но их развязка, при всей ее трагичности, войну предотвратила. Эти события подвели черту под советским периодом истории России. Была ликвидирована система советов, которая не предусматривала разделение властей и доказала свою неэффективность в условиях, когда отсутствует властная вертикаль номенклатуры КПСС. Сами советы разного уровня, избранные еще в 1990году, в основном состояли из представителей старой советской элиты и не могли не быть консервативными. Их компетентность в вопросах финансовой стабилизации, приватизации, правового регулирования рыночных отношений была крайне низка.
Преодоление двоевластия объективно положило конец сепаратистским тенденциям в России — таким, как провозглашение Уральской республики или требования казачьей автономии в Ростовской области. Но главным итогом этих событий стало принятие на референдуме 12 декабря 1993 года новой Конституции России.
Непосредственно после октябрьских событий большинство граждан (65 %) осудили действия мятежников и заявили, что те должны понести наказание за содеянное. Сочувствовали им лишь 22 %. Социологические исследования показывали, что россияне оценили эти события как «долгожданный прорыв к установлению порядка и прекращению сползания страны в хаос и анархию». На протяжении предшествовавших почти 2 лет в народе росло ощущение беспредела: в декабре 1992 года так оценивали ситуацию 46 % опрошенных, в июне 1993–го — 56 %, а после 3–4 октября — 25 %. Роспуск Верховного Совета одобрили 55 % опрошенных, запрет коммунистических и националистических организаций — 50 %, закрытие «непримиримых» газет— 45 %, смещение не подчинившихся прези¬денту глав местных администраций — 42 %. За неспособность политических элит найти компромисс, избежать силового решения россиянам пришлось дорого заплатить. Главной жертвой стала демократия.
Если 3 октября президент Ельцин был лишь одним из многих игроков на российской сцене, первый среди равных, ведущий сложные переговоры, чтобы найти выход из политического тупика, то 5 октября в его руках оказалась вся полнота власти. Из киселеобразного двоевластия страна угодила в авторитарный режим, который поддержала немалая часть народа, уставшая от политического противостояния, от роста преступности и мечтавшая о восстановлении нормального порядка.
Спустя почти 25 лет многие статьи Конституции 1993 года остались декларацией о намерениях. Права собственности в России плохо защищены, право на проведение собраний, демонстраций и забастовок искусственно ограничено. Доверие к милиции и правоохранительной системе крайне низкое. Суды зависят от исполнительной власти и не пользуются уважением. Согласно социологическим опросам, почти 85 % граждан не верят, что их позиция может влиять на положение дел в стране, что они что–то могут изменить. Это значит, что народ, который по Конституции является источником власти в стране, таковым себя не осознает.
Петр Филиппов
экс–депутат Ленсовета, в 1993 году — член Президентского совета, руководитель аналитического центра в администрации президента РФ
