Правдивая ручка. Как предсказать перемены

Выступая перед участниками молодежного форума "Территория смыслов", руководитель Всероссийского центра изучения общественного мнения огорошил слушателей сообщением, что "запрос на стабильность" в российском обществе сменился "запросом на перемены". Экономический кризис закончился, а экономический рост не начался, пояснил свою мысль глава ВЦИОМ. Тут–то и подстерегает общество "опасная неуверенность в завтрашнем дне", когда люди "перестают терпеть" и начинают "требовать перемен".

В том, что касается экономического кризиса, с начальником по общественному мнению нельзя не согласиться. В России нет кризиса, а есть структурная рецессия. Разница здесь примерно как между ветряной оспой и лепрой. Обе болезни уродуют внешность, но одна делает это временно, а другая — при отсутствии адекватного лечения — необратимо.

Но действительно ли социологи могут увидеть переломный момент? Кто способен вычислить ту минуту, когда люди перестают ждать перемен, сидя на кухне, и в полный рост встают на площадях? История ответит на этот вопрос скорее отрицательно. За 2 недели до Февральской революции ничто не предвещало краха царизма, а товарищ Ленин из Цюриха сообщал друзьям, что до революции в России никто из них не доживет. Никто не смог достоверно предсказать дату крушения Берлинской стены. Никто не ожидал стремительного падения шахского режима в Тегеране в 1979 году. Никто не прогнозировал событий "арабской весны" начала 2010–х. А если кто–то и знал будущее, то свое знание он держал при себе.

Однако в 1990 году американские социологи Кэтрин Бишопинг и Говард Шуман провели восхитительный по изяществу и простоте эксперимент, продемонстрировавший, чего могут стоить результаты соцопросов в несвободной стране.

В конце 1980–х президент Даниэль Ортега, строивший социализм в кокаиновых джунглях Никарагуа, перестал получать помощь от СССР. Денег не стало, социальные программы пришлось свернуть, народ "не хотел терпеть", и, не желая терять власть, Ортега решил подтвердить президентский мандат на свободных выборах.

В победе Ортега не сомневался: все опросы, даже проведенные американскими СМИ, показывали убедительное преимущество никарагуанского вождя. Единственным социологом, точно (до процентов!) предсказавшим итоги выборов и поражение Ортеги, оказалась Кэтрин Бишопинг, но ей, натурально, никто не поверил. Кэтрин Бишопинг провела на улицах никарагуанской столицы не одну, а три серии интервью с одинаковой выборкой. Респондентам задавались идентичные вопросы, интервьюеры были одними и теми же людьми, никак не выражавшими личных политических симпатий и антипатий.

Дьявол, как водится, прятался в деталях. Первая серия интервью записывалась ручкой в черно–красном корпусе фирменных цветов правящей партии. В другой серии использовалась ручка, окрашенная в белый и синий цвета оппозиции. В третьей серии ответы записывались серой ручкой без всяких надписей.

Интервьюеры не привлекали внимание опрашиваемых к своим ручкам, но за годы правления Ортеги политическое чутье никарагуанцев стало острее, чем лезвие мачете. Заметив сочетание черного и красного, респонденты наперебой клялись в любви к вождю. Рейтинги президента, записанные фирменной ортеговской ручкой, на четверть превышали даже те, о которых сообщало государственное телевидение. К интервьюерам, вооруженным нейтральным письменным средством, жители Манагуа отнеслись с меньшим восторгом — в этом случае число сторонников президента всего на 20% превышало число возможных оппонентов.

Самыми точными оказались результаты, которые принесли опросы, проводившиеся с использованием "оппозиционной" ручки. Согласно этим данным, преимущество на выборах доставалось журналистке Виолетте Чаморро, побеждавшей с перевесом 12%. В реальности Чаморро набрала даже на 14% больше голосов, чем президент Ортега, на которого работала вся государственная машина пропаганды.

Экономисты объяснят этот феномен, пользуясь теорией соотношения выгод и издержек, связанных с альтернативными вариантами публичных предпочтений. Проще говоря, гражданам, которых опрашивают агенты свирепой и хищной власти, в любом случае кажется более разумным высказать свое одобрение режиму: пусть выгоды не будут велики, но вот издержки от публичного оппозиционного поведения могут оказаться весомыми. Там, где фундаментом системы изначально является ложь, нет смысла искать правду в словах, однако в решающий час правда может выразиться в действии.

Но можно ли предположить, что глава ВЦИОМ знает нечто, чего не говорят по телевизору? Может быть, он проводил опросы с какими–нибудь разноцветными смартфонами?

Нет, конечно же. Просто теория альтернативных вариантов публичных предпочтений актуальна и для него. Публично заявив об "опасности желания перемен", чиновник ничем не рискует. А вот если тайные желания перемен внезапно превратятся в действия, он всегда может сказать: я же вас предупреждал!