Должен ли читатель, встречая цитату, узнавать первоисточник? Или, напротив, цитата должна говорить сама за себя? Нужны ли кавычки, если одно произведение ссылается на другое целиком, всей своей массой и плотью? Если дело не касается "Диссернета", все это вопросы отнюдь не риторические. И Дмитрий Волкострелов в своей первой работе для Александринского театра дает на них ответ, возможно не запланированный им самим.
В разговорах о премьере спектакля "В прошлом году в Мариенбаде" по знаменитому фильму Алена Рене и Алена Роб–Грийе 1961 года знатоки в основном гадали, как Волкострелов переведет это кино на язык театра. А он, оказывается, и не собирался. Вместо кинокамеры, полфильма вдумчиво бродящей по перегруженным интерьерам барочной гостиницы и геометричному французскому саду, на Новой сцене Александринки только черный кабинет. Его заполняют разнообразно подсвеченные волны сценического дыма и девять квадратов сцены, ездящих вверх–вниз, выстраивающихся в лесенки, подиумы, провалы и пьедесталы. В отсутствие киномонтажа, отделяющего пространные речи от произносящих их героев, персонажей просто умножили на три. Три актерских комплекта — женщина (в белом, черном и красном) и двое мужчин — разыгрывают одни и те же сцены с вариациями, повторяясь, то чуть запаздывая, то подхватывая начатую другими тему: все, как прописано у Роб–Грийе. Из сценария не вынуто ни слова. Женщина то ли помнит, то ли не помнит встречу в прошлом году в Мариенбаде, ухажер ее все так же говорлив и настойчив, муж (или не муж) все так же проигрывает в странной карточной игре, убийство то ли было, то ли не было, побег так и не состоялся, или все же…
Ссылка на фильм в спектакле одна — на 1960–е. Они обозначены нарядами героини, единой в трех актрисах, и набором модной тогда (и, кстати, теперь) белой пластиковой мебели. Зрители сидят на таких же прозрачных, просторно расставленных стульчиках, что и актеры перед ними. Для полного погружения в сценическую реальность не хватает только того, чтобы подиум зрительного зала тоже начал плавно двигаться вверх–вниз.
Впрочем, реальностью происходящее в Александринке назвать трудно. В отрыве от этой самой реальности обвиняли еще Алена Рене, получившего за "Мариенбад" венецианского "Золотого льва": мол, у всех Алжир и политическое черт–те–что, а у него — тотальный герметизм и эстетство. Та же претензия неизбежно прилетит Дмитрию Волкострелову: в то время как российский театр героически отстаивает не только голос разума, но и право голоса чуть ли не всех 140 млн сограждан, его "Мариенбад" говорит как будто только с горсткой посвященных. С теми, кто знает фильм Рене и сценарий Роб–Грийе наизусть. С теми, кто умеет читать цитаты по губам.
Но так ли это? В потоках слов, произнесенных с отстраненной светской холодностью (чего это стоило артистам Александринского театра, можно только гадать), сквозят лейтмотивы: воспоминание, забвение, несбыточное желание, ожидание и более всего — страх. На сцене, как и в фильме, не происходит ничего особенного, но тяжелая атмосфера тревоги заставляет вслушиваться в каждое слово, вглядываться в каждый скупой жест. Нулевая эмоция героев, закупоренных в чудовищно пышной гостинице (если все–таки вспомнить фильм) или в дымном лимбе Новой сцены, лишенном каких бы то ни было пространственных характеристик, может взорваться в любой момент. И зритель этого поневоле ожидает и боится.
В последние годы соцопросы (которым мы, конечно, не верим и которых не помним) показывают постоянное повышение уровня тревожности нас с вами, 140 млн. Напряженное ожидание неизвестно чего, ощущение угрозы, страх, отказ помнить неудобное прошлое — это не эстетские материи, а данные статистики. И что за беда, если о них говорят не в ярком, кричащем политическом спектакле, а с помощью психологического триллера, похожего на недобрый эксперимент над зрителем? О нет, чтобы увидеть спектакль Волкострелова, не обязательно искать "В прошлом году в Мариенбаде" на торрентах или DVD: фильм полувековой давности присвоен режиссером и театром целиком и полностью, новому опусу со старым названием не нужны кавычки, это не цитата. Этот текст говорит сам за себя и со всеми нами.
