Через каких–то 16 лет балет "Сильфида" будет праздновать 200–летие: спектакль, заявивший о начале эры балетного романтизма, впервые увидел свет в Париже в 1832 году. Спектакль оказался революционным и перевернул хореографическое сознание пуантами и пируэтами, газовыми воздушными юбками, веночками и крылышками, мрачными кладбищами и таинственными дубравами, готической сумрачностью и фольклорно–бытовой обстоятельностью. Несравненная Мария Тальони, создательница партии Сильфиды, открыла дорогу на балетную сцену призракам, теням, мертвецам и волшебным существам, которые заполонили театры и весьма привольно расположились на подмостках. В 1836 году в Копенгагене Август Бурнонвиль показал премьеру второй версии печальной истории про деву воздуха, уводящую жениха из–под венца накануне свадьбы. Именно этот спектакль в 1975 году оказался в ленинградском МАЛЕГОТе в редакции Эльзы–Марианны фон Розен, откуда начал победное шествие по академическому репертуару оперно–балетных театров СССР.
Неприлично короткая "Сильфида" всегда была идеальным спектаклем для приобщения молодежи к хореографическому искусству: он ясен и понятен для всех, даже впервые пришедших "в балет", не утомляет тяжеловесной продолжительностью абстрактных танцев. Для солистов же "Сильфида" является кладезем технического совершенства и творческой самореализации: внешне незамысловатый романтический балет таит в себе виртуозностей поболее, чем в ином академическом многотомнике, а по напряженности актерского переживания сравним, пожалуй, с лучшими психодрамами современного драматического театра. В общем, "Сильфиду" обожают артисты и зрители.
"Сильфида" не осеняла площадь Искусств своим появлением с 2013 года. Почти 40–летнее сценическое житие "Сильфиды" в Петербурге обнаружило в юной когда–то деве воздуха неизбежные возрастные изменения. Эти трансформации можно было ликвидировать двумя путями: или радикальным хирургическим (всякие там ботоксы, подтяжки и "уколы красоты"), или традиционно–медитативным — дать возможность отдохнуть, "отлежаться". Михайловский театр выбрал второй путь. Кардинальных изменений по сравнению со знакомым спектаклем обнаружено не было, впрочем, технические средства значительно усовершенствовались, и теперь дева воздуха действительно бесшумно пролетает на лонже через всю сцену, и этот полет отныне не сопровождается натужным скрипением механизмов, звуками приземления и комментариями технического персонала. Удачно вернулся в спектакль сложный и эффектный трюк качания Сильфиды на ветвях деревьев, совершаемый со значительной амплитудой и требующий от исполнительницы эквилибристической ловкости. Эстетически безупречен финальный похоронный кортеж с распростертой героиней в воздухе, тело которой задрапировано воздушными газовыми тканями с редкой художественной гармонией.
В увиденном возобновленном спектакле обнаружились по–иному расставленные акценты, которые, вполне возможно, были авторскими. Заглавная героиня в исполнении Анжелины Воронцовой оказалась из категории "теплокровных": ее Сильфида, ладная, миниатюрная, прелестная, казалось, очаровывала Джеймса всеми средствами из арсенала профессиональных соблазнительниц. Взоры, бросаемые ею на предмет обожания, казалось, испепеляли, объятия манили страстью, а разбудивший Джеймса поцелуй не был так невинен, как это могло бы показаться на первый взгляд. Легкость и изящество танца госпожи Воронцовой характеризовали, скорее, не эфемерную деву воздуха, но бойкую гризетку, твердо стоящую на ногах, безупречно и очень красиво проворачивающуюся в двойных турах вариации, знающую силу женской привлекательности и свою цену — кусок редкой материи, которая эти чары еще более усилит.
Леонид Сарафанов, один из лучших Джеймсов Мариинской сцены до своего перехода в Михайловский, представляет своего героя не юношей–поэтом, узревшим материализовавшуюся мечту, но задорным студентом, нашедшим прекрасную причину прогулять лекции в институте. Этот Джеймс погнался не за Сильфидой, а за симпатичной незнакомкой с параллельного потока. Он одержим желанием испытать новые для него ощущения. Барышня его дразнит, приманивает и внезапно разочаровывает, когда Сильфида с готовностью земной Эффи протягивает руки в желании получить заветный кусок мануфактуры. Господин Сарафанов по–прежнему остается идеальным исполнителем партии Джеймса: некоторая эмоциональная усталость (или пресыщенность) словно постепенно овладевает его шотландцем, тем неожиданнее звучит трагический финал — гибель Джеймса, без каких–либо измышлений о возможной потере сознания.
А виновницей гибели Джеймса стала отнюдь не Сильфида, но Мэдж в великолепном исполнении Андрея Брегвадзе. Чаще всего Мэдж трактуют как необратимый рок, разрушающий человеческие чаяния, иногда — как вредную старуху, отомстившую за невежливое с собой обращение. Андрей Брегвадзе наделил свою героиню чертами интеллигентной питерской пенсионерки, той самой, которая регулярно посещает выставки и театры, и харизматичной городской сумасшедшей. Да, без укладки и маникюра и в несколько растрепанном одеянии, зато в ней бездна жизненной энергии, а пластическая "речь" пересыпана кучей анекдотов, по большей части не очень приличных. Бабуля оказалась непростой штучкой, в ней, словно в магическом зеркале, гипертрофированно отразились сущности главных героев: пресыщенный Джеймс в ожидании большой и чистой любви и Сильфида, корыстно пользующаяся доверием молодых наивных людей, — господин Брегвадзе знатно спародировал в своих монологах пластически узнаваемые хореографические образы балета. Джеймс и Сильфида погибли не потому, что старуха наслала на них колдовство, а потому, что в ней каждый увидел себя истинного.
