Новости склоняют россиян к тревожным ощущениям, один за другим плодятся мрачные и катастрофические прогнозы. И политика, и экономика дают для этого поводы. Неопределенность будущего приводит к дефициту позитивных ожиданий, и это ведет к социальной апатии.
Газеты полны мрачных прогнозов, еще больше мрака в соцсетях: нагнетание пессимистических настроений вот уже полтора года сверхпопулярно в рунете, и в сбивчивых предсказаниях из серии "Россия не переживет 2015 год" недостатка не было. В последнее же время реальность подкидывает для пессимизма слишком много поводов: стремительное падение курса рубля и цен на нефть, обвалы фондовых рынков в Азии, рост цен, новые политические ужесточения, которые воспринимаются как реакция государства на экономические проблемы. И каждая плохая новость немедленно примеряется на Россию.
Проблемы не только в России — национальные валюты и биржевые индексы падают во всем мире. Даже в Австралии глава Минфина вынужден успокаивать сограждан. Западные СМИ тоже задают вопрос о возвращении финансового кризиса, но пока склоняются к тому, что имеет место коррекция рынка, а не кризис, и если кто и пострадает, то это сами азиатские страны или компании, инвестировавшие в Китай.
У нас кризис предчувствуют острее. Историческое недоверие к властям заставляет пользователей пытаться читать между строк, поэтому в любом высказывании чиновников или банкиров ищут сигнал о надвигающейся катастрофе, тем более что из недр министерств финансов и экономики, а также ЦБ доносится мало позитива: только что стало известно, что МЭР закладывает в прогноз 75 рублей за доллар и $52 за баррель нефти и утверждает, что экономика "на дне". Власти уже не говорят, как 7 лет назад, что Россия может остаться островком стабильности среди бушующего океана мирового кризиса. Стало понятно, что российская экономика связана с мировой теснее, чем пытались показать, а Китай может и не стать спасительным якорем.
Социологи, кстати, не фиксируют роста тревожных опасений. Последние опросы, скажем, ВЦИОМ говорят о том, что россияне стали меньше опасаться за потерю работы или доходов. Пик опасений приходился на начало года. Недавний опрос ФОМ показывает, что 52% респондентов фиксируют спокойное настроение среди родных и близких и 39% — тревожное. В январе было наоборот. Похоже, за полгода мы просто устали бояться и свыклись с новыми реалиями. Тем более, отпустив рубль, власти стали справляться с инфляцией. А проблемы шанхайской биржи для большинства россиян — события с другой планеты. Для них возможный кризис станет сильным и внезапным ударом.
Ощущения притупились, однако и поводов для оптимизма нет. Правительство обещает скорое начало роста экономики, но эксперты не верят в этот прогноз (не эти ли самые чиновники обещали год назад нефть по $90?) и ждут продолжения рецессии. Количество бедных в стране тем временем растет. Паника при этом может начаться в любой момент: люди очень быстро бегут к обменникам при скачках валютного курса. А, например, вкладчики, в едином порыве решившие забрать свои вклады, способны создать огромные проблемы любому банку. Психологическое состояние общества крайне важно — вне зависимости от того, насколько реальны страхи рядовых граждан, ощущения вызывают действия. Никаких установок для выпуска пара не видно.
Источник:
Другой опрос ВЦИОМ, проведенный в конце июля, показывает, что, хотя индекс оценки жизненной ситуации, то есть текущего состояния дел, высок и достигает 79 пунктов, индекс социальных ожиданий, то есть оценка ожиданий от будущего, падает и составляет –39 пунктов. 40% респондентов считают, что худшие времена еще впереди. Это меньше, чем в январе, но заметно больше, чем в мае.
Главное состояние последних месяцев — неопределенность. Никто не может сказать, что на самом деле произойдет с российской экономикой и как это отразится на бытовом уровне. Никто не знает, какой новый запрет может вывести людей если не на улицы, то хотя бы к избирательным урнам. Власть — сакральна, она ничего толком не объясняет, только обещает, поэтому плодятся апокалиптические прогнозы, которые по существу не подтвердить, но и не опровергнуть. На все это накладывается еще и продолжение заморозки отношений с Западом, ожидания вероятности расширения санкций и контрсанкций с неизвестным исходом, отсутствие реальной оттепели на избирательных кампаниях, суровые политические приговоры — сейчас несогласным дают уже не 2 года, а 20. Пропаганда заливает проблемы воинственными новостями о противостоянии с Западом, чтобы граждане предпочитали терпеть, но в качестве побочного эффекта это вызывает боязнь начала настоящей войны — то ли гражданской, то ли с НАТО. Возникает дефицит позитивных ожиданий от будущего: в лучшем случае есть ожидание нейтральное, ожидание того, что просто хуже не будет, в худшем — ощущение надвигающейся катастрофы.
В принципе, с точки зрения власти это полезно для управляемости обществом: чтобы только избежать катастрофы, люди готовы на многое. Главное — не допускать возникновения политической альтернативы и не доводить дело до совсем уж голодомора.
Но дефицит веры в будущее ничего хорошего не означает. Человек, живущий в тревоге, не заинтересован в развитии. Зачем вкладывать усилия и средства, если через некоторое количество времени может наступить крах, который смоет все построенное? Стоит ли задумываться в таком случае об образовании, к чему повышать производительность труда, если надежнее подождать, чем дело закончится? Ведь о будущем никто не говорит, а если речь идет просто о поддержании штанов, то на это не нужно тратить много сил, достаточно плыть по течению.
