В Москве всё позакрывали. Уже не первую неделю в выходные в столице остаётся выбирать между прогулками по паркам и поездками за город. Музеи закрыты, галереи закрыты, арт–центры закрыты. В нескольких музеях ждут, когда можно будет распаковать экспонаты грядущих выставок. Всё привезли в целости и сохранности, но попробуй теперь хотя бы подступись к ящикам и коробкам, в которых доставили материалы для экспозиций. А уж о том, чтобы открыть проект для публики, приходится только мечтать.
Жизнь бурлит в Zoom, на YouTube–каналах, на сайтах, между тем как офлайн мало что происходит. По нынешним временам верх наслаждения — собрать двух с половиной сотрудников музея перед камерой и провести дистанционный семинар. С живым человеком рядом посидеть! Не в метро, не в электричке и не в ресторане, а в музее!
Сезон на славу
На наших одухотворённых болотах тем временем едва успеваешь следить за вернисажами. Главный художественный музей страны встречает новый, 2021 год с размахом. Эрмитаж триумфально празднует пятисотлетие Рафаэля двумя проектами: "Линией Рафаэля", посвящённой влиянию мастера на художников последующих эпох, и выставкой фотографий, сделанных с его произведений.
Блокбастер "Железный век: Европа без границ", сделанный совместно с немецкими коллегами, открыт для бесплатного посещения. Параллельно проходит грандиозная выставка об архитектуре Петербурга и Пальмиры.
Публики при всём при том немного. Летом, после снятия ограничений, ещё можно было встретить туристов. За эти месяцы удивительным образом Эрмитаж стал уютным, спокойным местом, каким он и помнился с детства. Это потом, во взрослой жизни, привычными стали картины препирательств и перепалок между автобусными группами китайских и американских туристов. Сейчас — и смех и грех — можно в своё удовольствие прогуливаться по залам, оставаясь надолго один на один с любимыми произведениями.
Жизнь бьёт ключом и в Манеже, где до февраля воцарилась звезда корейского современного искусства Ли Бул. В Шереметевском дворце — бенефис Сергея Дягилева. В галерее Anna Nova — ретроспектива собраний Дениса Химиляйне и Сергея Лимонова, пожалуй впервые в Петербурге занявшихся коллекционированием contemporary art систематически и концептуально. В галерее "Люда" проект сменяет проект — один интереснее другого.
Честно признаться, кажется даже странным, почему изобилие отменных выставок сопутствует не обычному течению дел, но нынешней ситуации, когда ожидать введения новых ограничений стало уже привычным.
Как бы то ни было, нынешний арт–сезон в Петербурге в самом деле выдался на славу, хотя никто подобного не мог даже предполагать.
Неисправимым эстетам
Петербург вновь стал миром искусства, как во времена Александра Бенуа, чьё 150–летие мы отпраздновали в уходящем году. Бенуа и его единомышленники–мирискусники много об этом писали. В значительной степени художественный уют Петербурга — их творение.
Ещё в конце XIX века об этом городе принято было думать как о бездушной, чуждой России имперской столице, где у бедного чиновника в стужу отбирают последнюю шинель, где студент убивает старуху–процентщицу, где царят наводнения и безумие. Бенуа и мирискусники воспели тихие, укромные уголки Коломны, её размеренный быт и милую, провинциальную петербургскую архитектуру, в которой всё как будто европейское и всё не так, как в Европе.
Эта любовь к симпатичной и забавной копии Запада окрепла в эмиграции. Едва ли не самые проникновенные слова о нашем городе были сказаны Бенуа в воспоминаниях, писавшихся на протяжении более 20 лет в Париже. Они нашли отклик у многих ленинградцев в шестидесятые–восьмидесятые, став альтернативой люмпенизированной советской жизни. А точнее — чужим воспоминанием, сказкой, которую можно было рассказать самому себе о городе, которого давно нет. Ведь даже в наши дни в доме Бенуа у Никольского всё тот же жуткий коммунальный мир, а в самой квартире, где жил лидер "Мира искусства" и его многочисленные родственники, — до сих пор коммуналка, которую так и не смогли расселить все газпромбанки этого света.
Эпоха Бенуа — далёкое прошлое. Позднесоветская любовь к нему — мираж, растаявший ещё в девяностые годы, когда разве что неисправимым эстетам могло прийти в голову искать дух Петербурга на берегах Пряжки или во дворах на Обводном.
Однако вот что удивительно. Именно в наши дни, вернувшие искусству прежние насыщенность и обращённость в будущее, идеи Бенуа звучат уместно. Причём более уместно, чем в дореволюционном Петербурге, едва ли бывшем таким уж идеальным местом для жизни художника. Звучат уместнее, чем в годы первых пятилеток, когда младшим современникам Бенуа оставалось коллекционировать граффити, выцарапанные новыми гегемонами на скульптурах Царскосельского парка. И тем более уместнее, чем в брежневско–романовский период, о котором в этой связи, наверное, дополнительных пояснений не требуется.
Столицы у нас уже давно нет, и, может быть, именно поэтому жить здесь художественной жизнью — особенная свобода и удовольствие. Надо только надеяться, что впредь этому не будут сопутствовать крайние обстоятельства прошлого года.
