Уже неважно, создаётся ли он для идеологических нужд, как в случае с Навальным, когда одна за другой выстреливаются десятки версий с его отравлением, подобно тому, как военный самолёт отстреливает десятки ложных целей для обмана систем ПВО. И плевать, что одна версия исключает другую: тут смысл не в том, чтобы убедить, а в том, чтобы запутать.
Проблема в том, что информационный шум стало невозможно сдерживать ни в рамках приличий, ни даже безобразий. Он стал тотален: к вранью "сверху" стало примешиваться враньё слева, справа, снизу, сбоку — от умышленного корпоративного до искреннего сетевого.
Простейший индикатор — ситуация с коронавирусом. Ну вот представьте, что среди ваших знакомых всё больше заболевших и есть умершие и вы всерьёз обеспокоены здоровьем самых близких (скорее всего, так и есть). И вдруг вам предлагают привиться вакциной "Спутник". Привиться… э–э–э… простите, чем? Препаратом, который считается зарегистрированным, хотя третьего этапа клинических испытаний до сих пор не прошёл? Тем, что испытала на себе дочка Путина? Но почему никто из высших руководителей страны, на манер Екатерины Великой, не сделает то же самое и не зайдёт потом — ради прославления науки и посрамления маловеров — без защиты в инфекционную палату?.. Или всё–таки бывают случаи, когда?..
Как видите — сбиваешься с толку даже там, где речь о жизни и смерти. И если даже завтра по госТВ покажут привитого высшего российского чиновника, входящего в больницу, вы ведь снова подумаете, что это статисты из ФСО и ФСБ играют мнимых больных, как перед тем они играли то мнимых продавщиц, то мнимых рабочих.
Инфляция смыслов стала глобальной проблемой. Посмотрите на твиттер Трампа. Глава державы № 1 врёт без конца, ничуть не смущаясь, когда его публично ловят за руку. Слова утратили авторитет. По ним судить о нашем времени будет невозможно — это как судить о "Большом терроре" по сталинским архивам. Вы читаете в протоколе допроса признание командарма Дыбенко, что он был немецким агентом, — но это ничуть не означает, что он был агентом.
Когда слова профанированы, смыслы находят новых хозяев: например, предметы либо изображения. Допросные листы с пятнами крови честнее напечатанного на них текста. Случайно снятая на мобильник ссора в транспорте — человек без маски орёт на контролёров, требующих её надеть, что их всех чипировали, — характеризует время точнее, чем доклад Минздрава.
В Берлине есть дивный музей ГДР. Чтобы попасть внутрь, нужно войти в лифт. Кнопки на панели оплавлены и прожжены до дыр, к потолку прилеплены горелые спички, стены разрисованы. Лифт дёргается, свет мигает — неприятно ужасно, зато до боли знакомо всем, кто жил в соцлагере. А потом на этаже телевизор показывает угрюмых коммунистических бонз — и снова не нужно знание языка, чтобы что–то понять. Свидетельства, лишённые речи, говорят больше слов.
Сейчас самое время собирать свидетельства для будущего музея ковида. Вот снимок очереди из скорых в Покровскую больницу; вот записанные на смартфон страшные, в истерике, монологи её заразившихся десятками врачей. Вот звезда Героя, которой награждена начальница больницы. Вот дикий стыд понимания, что одно совместить с другим можно только в атмосфере тотального бесстыдства. Вот решения судов со штрафами для нарушивших самоизоляцию, вот московские "электронные ошейники", вот стоящие на лестнице койки в переполненных госпиталях, вот свидетельства о смерти.
"Вот “Правды” первая страница, вот с приговором полоса".
В Германии такие отделы в музеях уже создают: в самом начале весеннего локдауна я услышал по радио про сбор экспонатов для одного из музеев в Кёльне.
Глупо будет в России упустить момент — и я не только про пандемию.
Дмитрий Губин обозреватель, Аугсбург
