С одной стороны, есть риск повторить известное, ведь экспозиций об этой войне было много. С другой — тут есть две крайности: о Второй мировой много сказано и пропагандистами, жонглирующими идеологией, и диссидентами, впадающими в критиканство. Между тем эта война — история наших семей и то прошлое, которое сплачивает всех живущих в России. За недавнее время было несколько ярких выставок о ней. Самые интересные — эрмитажные.
Лет пять назад в Эрмитаже выставили экспонаты, поступившие в собрание музея в годы войны. Тут были и частные коллекции, переданные в блокаду, и немногочисленные приобретения, которые делались даже тогда, и трофеи. Среди последних выделялась средневековая буддистская икона из берлинского Пергамона, на которой было написано "Теще в Москву. Жуков".
Другая выставка была посвящена незавершенной картине Владимира Стерлигова, получившего заказ написать многофигурную композицию о послевоенном возрождении Эрмитажа. Это была не его стихия: Стерлигов был авангардист, далекий от злобы дня. Другой отличный проект объединил графику Генри Мура времен "Блица" и блокадные рисунки Александра Никольского.
Выставка "Память" в корпусе Бенуа стоит в одном ряду с этими экспозициями, рассказывающими о той эпохе непредвзято. На ней собраны картины, написанные после завершения войны. Конечно, и в разгар сражений были созданы произведения, ставшие символами Второй мировой. "Оборона Севастополя" Александра Дейнеки или карикатуры Кукрыниксов — эти вещи в России знают все.
Тем не менее наше знание о войне в значительной степени сформировано искусством более позднего времени. В литературе та же ситуация. Один из лучших текстов о войне — "Записки блокадного человека" Лидии Гинзбург — был начат во время блокады, бесконечно долго переписывался и был издан почти 40 лет спустя. Работы ведущих советских художников 1950–1980–х — Коржева, Лактионова, Моисеенко, Мыльникова — и картины менее известных живописцев на протяжении десятилетий создавали знакомый нам всем образ войны. Рассказать, как он формировался, — важная задача.
