"Хэппи-энд", режиссер — Евгений Шелякин.
Наш человек очнулся на пляже в Таиланде: только что его оглушили и ограбили. Денег нет, вдобавок ко всему — частичная потеря памяти. "Выездной кинематограф" в прежние годы означал худшее, что могло случиться со съемочной группой: хорошо отдохнули и заодно сняли фильм. К счастью, в данном случае экзотические условия, в которые помещен герой (Михаил Гомиашвили), вполне мотивированы. Опыт выживания — популярная тема в европейской культуре и до сих пор совершенно не разработанная у нас, тем более уж она редкость в нашем кино. А здесь — не только выживание, но и преуспеяние (герой решил не просто заработать на обратный билет, но и начать бизнес на новом месте).
Невольно вспоминаешь, глядя на все это, что само понятие "рыночные отношения" в российском кинематографе не легализовано. Кино "про 1990–е", которое сегодня изредка появляется, снижает это понятие до буквального, демонстрируя нам в качестве приметы времени бесформенный ряд торгующих тряпьем на рынке — в качестве символа человеческого падения, чего–то постыдного, дна. Между тем рынок как раз и стал "школой жизни" для тысяч людей, которые потом добились успеха в новой жизни.
Герой фильма по имени Ксенофонт, собственно, повторяет этот "рыночный опыт" — хотя и со всеми оговорками: авторы всячески дают нам понять, что это "вынужденная авантюра". Но стоит отметить, что впервые на российском экране процесс зарабатывания первоначального капитала не только не осуждается, но и выглядит как вполне позитивное человеческое приключение. Герой поначалу действует нахрапом, пытается решить проблемы на "языке силы", но это поведение не приносит удачи. Зато смекалка, азарт, попытка понять чужие правила игры, выстраивание коммуникации и, наконец, доверие к людям — все как в учебнике! — приводят к потрясающим результатам.
Фильм утверждает попутно другие важные нормы. Начнем с того, что главный герой — человек пожилого возраста; это опять же большая редкость на нашем экране. История с потерей памяти у героя, как ни странно, также приводит к символическим обобщениям. Не так ли и все мы пережили этот опыт в 1990–е — открывали себя заново, забывая себя прежних? А в социологическом и этическом смысле мы как общность и по сей день остаемся загадкой для самих себя. Зато наш человек обладает редкой способностью "включения" в чужую действительность, умеет приспособиться к новым обстоятельствам — что фильм и демонстрирует.
Проблема лишь в том, что российский кинематограф если и способен сказать о чем–то важном — то только неосознанно, случайно. Никакой сознательной задачи поговорить о новом опыте человека и страны у авторов, естественно, не было.
Наше кино обычно использует две–три накатанные колеи, по которым может развиваться сюжет. И лишь некоторые "личные обстоятельства" авторов могут внезапно превратить избитую тему в нечто более серьезное. Так и здесь: фильму просто повезло — но не факт, что этот опыт получит какое–то развитие в дальнейшем.
