Картина "Не волнуйся…" идет примерно в семи–восьми московских кинотеатрах, видимо, то же и в Петербурге. Судьба фильма, таким образом, была определена заранее — что это "кино не для всех", так прокатчики, исходя из собственных представлений, отказываются от широкой аудитории. Искусственное разделение жанров на массовые и немассовые, которое существует по большому счету только у них в головах, — это странный обряд самоуничтожения киноиндустрии. Например, "Не волнуйся…" — вполне массовое кино, только оно требует от зрителя эмоций несколько другого рода.
Герой фильма Джон Каллахан — в его роли Хоакин Феникс — портлендский художник–карикатурист (1951–2010), который после автомобильной аварии оказался прикован к инвалидному креслу. Примерно полфильма он испытывает невыносимые физические и моральные страдания. Чтобы это вытерпеть, от зрителя требуются, конечно, эмоциональные усилия. То есть активизация каких–то редких — и лучших — человеческих качеств вроде сочувствия, соучастия. Заплатить деньги за то, чтобы видеть чужую боль, кажется нелогичным, но зачем мы все–таки соглашаемся это смотреть?.. В нашем случае, страдая вместе с героем, мы затем испытываем вместе с ним и духовное перерождение, таким образом, наш душевный труд — как и усилия героя — в итоге оказывается вознагражден.
Естественно, Ван Сент не впадает в сентиментальность, спасает его черный юмор героя, но все равно — это о том, как человек выкарабкивается из безнадежной ситуации и даже получает в итоге свои 5 минут славы, внезапно открыв в себе талант карикатуриста. Формально очень американская история, рассказанная при этом без пафоса. Ну почти. Но ее актуальность в том, что в итоге именно коммуникация оказывается сегодня главным средством спасения, синонимом духовности — тем, что в итоге вернуло героя к жизни и даже расширило, как ни парадоксально, его возможности.
При этом каждая вторая статья о фильме в нашей прессе изобилует пренебрежительными словами "алкаш", "история про алкоголика" (Каллахан лечился от алкоголизма) — то есть пишущий неспособен почувствовать даже малую толику боли, которую испытывает автор и герой, может быть, это просто защитная реакция. Когда Каллахан делает девятый или десятый шаг по программе выхода из психологического кризиса, он идет, точнее едет, просить прощения у всех, кого когда–то обидел. В этот момент откуда–то сверху словно бы начинает идти незримый свет — и речь, конечно, не об осветительных приборах.
Конечно, это байопик, но Ван Сент не был бы собой, если бы не упаковал внутри некоторую контркультурную идею. Каллахан — это и есть мы сегодня, наше общество, как пела группа "Ноль", инвалид нулевой группы, поскольку умеет общаться с другими только с помощью протезов — клавиш и экранов. Современный мир, с точки зрения Ван Сента, — это и есть сирота, его, как и самого Каллахана, бросили в детстве, и он теперь не знает ничего о своем происхождении. Если отдельно рассматривать карикатуры художника, они выглядят предтечей нынешней "нулевой этики", которую у нас называют постправдой, где "никого не жалко", нет никаких моральных предпочтений и все одинаково ничтожны. Так что, конечно, это не только о Каллахане, а, как принято говорить, обо всех нас, о том, как мы дошли до жизни такой.
