На Новой сцене Александринского театра — премьера, долгожданная в прямом смысле слова. О постановке Михаила Патласова "Чук и Гек" говорили давно, премьера откладывалась несколько раз, но "ехали мы ехали, и наконец приехали, да здравствуем мы!" Детский рассказ Аркадия Гайдара встал на игрушечные рельсы и поехал в отнюдь не игрушечную Сибирь на встречу с реальностью, которая кроется за каждым словом классики советской литературы. Кому пришла в голову мысль, что в "светлом, как жемчужина" (по словам самого Гайдара) роуд–муви 1939 года сквозит весь ужас "века–волкодава"? Самому ли Михаилу Патласову, дипломированному режиссеру игрового кино и мастеру документального театра? Его ли товарищам–драматургам Андрею Совлачкову (сотрудничал с Патласовым в спектакле "Антитела" об убийстве антифашиста Тимура Карачавы) и Алине Шклярской (делала с Патласовым проект о бомжах "Неприкасаемые")? Кому–то из артистов Александринки, участвовавших в работе над спектаклем (что утверждает актриса Дарья Степанова в финале постановки)? Как бы там ни было, сложно сочинявшийся и сложно устроенный проект выглядит и звучит просто и ясно, как естественный ход вещей.
На авансцену выкатывают длинный стол с игрушечными рельсами и поездом. На одном его конце — макет Кремля, на другом — "Геологическая база № 3" из гайдаровского рассказа, с вышками, бараками и колючим забором по периметру. Между ними — елки, избушки, безымянный завод. Рядом — маленькая выгородка, сзади — экранчик. С помощью нехитрого реквизита снимается мультфильм. Рассказчик–Гайдар в красном галстуке фальшиво оптимистичен, Чук и Гек будто вырезаны из бумаги. В дверь стучат, но это не Мама — бах! Дворник превращается в собственный негатив: артисты поворачиваются спиной к залу, наговаривают на камеру воспоминания об арестах, черно–белые крупные планы транслируются на громадную бетонную стену, нависающую над сценой. Все свидетельства заботливо подпечатаны: мы видим, что именно говорили и кем были Георгий Жженов, Дмитрий Быстролетов, Хава Волович, Елена Глинка, Нинель Мониковская и многие, слишком многие участники событий, о которых Гайдар не пишет, а его читатель до сих пор предпочитает не знать.
Каждый сюжетный поворот рассказа–мультфильма распахивается в "параллельную", а вообще–то — подлинную реальность сталинской эпохи. Мама получает письмо — и речь заходит о свиданиях с заключенными. Чук и Гек садятся в поезд — и мы выслушиваем чудовищные подробности о том, как перевозили арестованных. В окне виден бронепоезд — и Гайдар разражается воинственной цитатой из своей газетной статьи 1932 года, Гек нечаянно будит Усатого дядьку — и вот уже сам Сталин без малейшего грузинского акцента обращается к советской молодежи с уже не мультяшным, а черно–белым крупным планом измученного Гека за спиной. Чем дальше в лес — тем страшнее его обитатели и то, что с ними происходит. Светлый финал рассказа оборачивается апофеозом бессмысленной лагерной жестокости, и все это без единого шва. Виртуозная работа видеооператоров и видеохудожников превращает технологическую фишку в единственно верный способ разговора о том, о чем даже думать трудно. Две стороны одной медали спаяны намертво.
Самые блестящие актерские работы спектакля — это ожившие голоса из черно–белых мемуаров. Агнесса Миронова–Король в исполнении Ольги Белинской с изысканным светским бесстыдством делится опытом выживания в ГУЛАГе. Иван Гайдук, энкавэдэшник–собаковод, чуть заикаясь, трогательно рассказывает о своем замечательном псе, который чуял лагерных беглецов даже под землей. Голос заслуженного артиста России Аркадия Волгина наливается свинцом, только когда его персонаж шипит, мол, "не надо болтать". На поклонах тот же Аркадий Волгин говорит, что рассказы Аркадия Гайдара остаются для него образцом моральной чистоты. А Петр Семак, исполнивший роль писателя, признается, что жалеет своего героя — человека с травматическим синдромом, демобилизованного из Красной армии за бессудные расстрелы и жестокость.
Артисты "Чука и Гека" копались и в своем прошлом: у каждого в семье нашлись репрессированные и/или палачи. Не потому ли голоса тех и других звучат в этом спектакле на равных, как показания свидетелей, а не осужденных? Не потому ли финал постановки открыт (в том числе личным откровениям актеров), а вердикт суда остается за кадром? Этот спектакль — конечно, акт люстрации. Не Гайдара лично. Не тех, кого по большей части уже нет в этом мире. Это люстрация нас сегодняшних. Слабых, равнодушных, верящих пропаганде или создающих ее, теряющих человеческое лицо или обретающих его, несмотря ни на что, страдальцев и/ или мучителей не по собственной воле, а в зависимости от того, как карта ляжет, какой стороной монетка выпадет, как жернова государства повернутся.
