Опера "История Кая и Герды" — в теории идеальный спектакль для современных подростков. И не важно, что сказкой Андерсена, положенной на более чем милосердную к слушателю музыку Сергея Баневича, с 1980 года потчевали несколько поколений ленинградцев–петербуржцев, россиян вообще и зарубежных товарищей в частности. История–то вечно актуальная, пубертатный период еще никого не миновал. Взрослеющий ребенок задумывается о жизни, смерти и вечности, уходит из теплого мира детства в холодную вселенную одиночества и неразрешимых вопросов бытия, вернуть его в социум может любовь — да не родительская и братско–сестринская, а та самая, превращающая мальчиков в мужчин, а девочек… А девочкам здесь, как и положено в традиционном обществе, достается роль жертв, спасительниц и целительниц, что в принципе тоже вариант.
"История Кая и Герды" рассказана на языке мюзиклов и саундтреков, со шквалами открытых эмоций, несколькими запоминающимися мелодиями, оркестровыми вкусностями и ворохом намеков на всю и всяческую классику, на радость академическому братству. Тут есть что попеть солистам и есть где развернуться режиссеру — большие инструментальные блоки предоставляют массу возможностей для выстраивания любых параллельных сюжетов, второй акт в лагере разбойников — отличный материал для сценических шуток (не обязательно в духе фильмов с Вициным, Моргуновым и Никулиным), стремительный хеппи–энд не утомит даже самого непоседливого зрителя, вскормленного на голливудских блокбастерах.
Пролог в новой постановке Алексея Степанюка этого самого зрителя весьма обнадеживает: тролли, ненавидящие людей, — очаровательная помесь "Чужих" с мангалорами из "Пятого элемента". Разбивающееся в их руках Зеркало зла разлетается яркими видеоосколками по всему зрительному залу старого Мариинского театра. Пронзительно–синяя подсветка, космический антураж и многозначительные видеопроекции так явно обещают грядущий фэнтези–эпос, что поначалу не смущают ни невразумительные стихи Татьяны Калининой (а то мы не привыкли к дурацким кинодиалогам!), ни наезжающие на сцену пряничные домики городка Оденсе. Все правильно: любая эпохальная битва добра со злом начинается с самого открыточного вида, взять хоть "Гарри Поттера".
Но время идет, Кай, Герда и бабушка поют, а в городе–прянике танцуют. Тролли шастают по задворкам, а жители всё изображают пасторальную идиллию. Уже метель началась, уже Каю в сердце попал осколок зеркала — разумеется, в момент поцелуя со сводной сестрой Гердой, — а миманс всё пляшет самым незатейливым образом.
И когда на сцену на гигантских колченогих санях со скрипом въезжает Снежная королева, похожая на люстру, в самую добрую душу закрадывается подозрение: неужто режиссер так и будет складывать слово "вечность" из этих осколков старорежимных сценических штампов?
О нет, Алексей Степанюк пойдет дальше. Лагерь разбойников у него декорирован баобабами. Разумеется, танцующими. На этом поразительном фоне суета разбойников, словно сошедших с картины "Айболит–66", уже не вызывает бури чувств. Как не вызывают ее ни истерическое преображение злой Разбойницы (без поцелуя тут тоже не обходится), ни невыразимый Олень в тех же топором срубленных санях, ни царство Снежной королевы, населенное танцующими — да–да — цыплятами в сосульках, то есть снежинками. И когда над головой посиневшего Кая все же загорается пламенный лозунг "Я люблю", единственным чувством, доступным самой доброй душе, оказывается простое человеческое облегчение.
Будь этот спектакль детским утренником, благодарные зрители бы захлопали именно в этот момент, а не позже, на поклонах артистов. Впрочем, судя по всему, детским утренником новая постановка "Истории Кая и Герды" и замысливалась. Идет опера, как правило, по утрам, в зале в основном зрители до 12 и их родители. Жертв пубертатного возраста среди публики не замечено, а значит, до адресата послание все равно бы не дошло, как его ни ставь, с баобабами или без оных.
