Не зря семиотики всего мира уже полвека выясняют смысл, точнее, смыслы и значения самых простых слов. Вот, например, балаган. Казалось бы, что тут непонятного: это веселое и буйное действо, площадной театр, тяжелая артиллерия народного юмора, пулеметные очереди шуток из области телесного низа и валяние дурака — вовсе не в переносном смысле. В общем, это фарс. Комедия, которую ломают. Шутовство, фиглярство и буффонада.
Но как понять, почему иной театральный балаган способен довести до катарсиса, как в БДТ, превратившем "Венецианского купца" Шекспира в кабаре "Фунт мяса", а другие…
В пьесе "Мандрагора" 1518 года выпуска Никколо Макиавелли не рассуждает о смысле государства, роли сильной личности, необязательности морали, большой политике и прочих увлекательных материях. Он устраивает фарс по несложным правилам своего времени: типажи прописаны традицией, в их уста осталось лишь вложить побольше колкостей, а в мозги — запутанную интригу. Пылкий влюбленный (аристократ-бездельник Калимакко, впрочем, имя не столь существенно) желает соблазнить Непорочную красавицу, на его пути стоит Старый муж, он же Судья-идиот, в нехитрой серии обманов и переодеваний участвуют мошенник Лигурио, Алчный священник, Похотливая мамаша и Слуга-резонер. И каждый то и дело приговаривает, мол, какие же все остальные дураки набитые.
С этим фактом нельзя не согласиться. В спектакле, затеянном как реконструкция фарса эпохи Возрождения, режиссер Искандер Сакаев не оставил артистам ни единого шанса на выход из нарочито дурацких образов. Балаган — для паяцев. И актерская команда, обряженная художником Диной Тарасенко в остроумные, подиумного уровня костюмы типа "ренессанс из лохмотьев", лезет из кожи вон, чтобы ни на миг не остановить калейдоскоп гипертрофированных гримас, ужимок и прыжков, дотошно прописанный режиссером. У каждого — свой рецепт из десятка пунктов, что именно и в какой последовательности нужно делать лицом, руками и ногами. Но тяжелее всего, пожалуй, приходится Андрею Шимко в роли судьи Нича и Дмитрию Луговкину в маске мошенника Лигурио. Их лицевые мышцы к концу не слишком долгой постановки должны болеть, как мускулы атлетов после олимпийских соревнований. Во всяком случае, в роли зрителя об этом беспокоишься всерьез.
Обо всем прочем беспокоиться не приходится. В спектакле, где единственными действующими, а не гримасничающими "лицами" являются два… э… гульфика (гордо вздымающаяся картонная деталь костюма Калимакко и жалкая сморщенная тряпочка, повисшая на поясе Судьи Нича), исход интриги неотвратим. Крепость по имени Лукреция (Анна Бухарская) непременно падет. Не ожидаешь лишь того, что это случится так рано, и во втором акте артисты останутся на сцене совсем одни: почти без действия, почти без масок (только Судья-Шимко держится до последнего), без режиссерских ходов конем, без необходимости вскрывать мораль сей басни и без двойного дна, которое мы как-то попривыкли искать в любом произведении сценического искусства за последние пару-тройку веков.
Резонный вопрос: а чего мы, собственно, ожидали от балагана? Фиглярства тут навалом, публика все время булькает утробным смехом, который сродни щекотке. Все нетолерантные гэги продекламированы (а чаще — выкрикнуты) громко и внятно, все грудки захватаны, зады пнуты, гульфики пристроены. Бодрая атмосфера Италии плюс-минус 1518 года поддержана саундтреком из мадригалов в качественном европейском исполнении и навязшего в зубах хоровода-Tourdion’a. С формальной точки зрения к этому балагану не придраться. У картины маслом даже обрамление есть: артисты вплывают на сцену (и убираются с нее) в чумных балахонах и носатых масках, превращая фарс Макиавелли в пир во время чумы и вопрошая пространство потусторонними голосами: "Кто мы? зачем мы здесь?" И только тут зритель наконец чувствует полное душевное согласие — не с персонажами, с актерами, на вопрос: "Зачем мы здесь?" у него тоже нет ответа.
Подписывайтесь на канал
ДП в Телеграме
, чтобы первым узнавать о важных новостях экономики, бизнеса, политики и общества!
