Театральный критик Дмитрий Циликин — о спектакле "Новое время" в Александринском театре.
В 1975–м видел я в Александринке — тогда Театре драмы имени Пушкина — спектакль "Ураган". Пьесу одного из главных советских литературных монстров Анатолия Софронова поставил тогдашний худрук Игорь Горбачев. У Игоря Олеговича имелась пламенная страсть (к счастью, разделенная) — к родной Коммунистической партии. И репертуар он выбирал такой, чтобы страсть утолить, в частности, "Ураган" рассказывал о непростом, но честном и самоотверженном труде партийных работников. Сами представьте, какой это был дикий кошмар, однако ж 40 лет прошло, а помню, как Александр Федорович Борисов изображал первого секретаря обкома Хоменко — всепонимающего мудреца, а Галина Карелина сияла величавой красотой в роли второго секретаря Чернобривцевой. Александринцы как–то исхитрялись придать человекоразмерность, более того — даже глубину самому мертвому пошлому вздору.
Рецензия на "Войну и мир" в БДТ
Если раньше здесь аж самого Софронова умели играть прилично, так неужели сейчас мастера не одолеют Татьяну Рахманову? Разумеется, одолели. Впрочем, госпожу Рахманову следует считать не автором пьесы, а автором композиции. Она положила в бумагорезательную машину классическую "Жизнь Галилея" Брехта и из полученных кусочков склеила свой пазл. Сохранились сочные выразительные брехтовские реплики — например, про то, что из кожаных переплетов древних фолиантов нарезаны бичи. Или: несчастна страна, в которой нет героев, — несчастна страна, которая нуждается в героях. Но у Брехта были еще и характеры, живые люди. У Рахмановой — функции, излагающие идеи. Они и названы условно: Философ, Ученый, Торговец. Однако отшлифованное за десятилетия мастерство Николая Мартона, Аркадия Волгина, Семена Сытника в том и состоит, чтобы оживить функции, придать им безусловность. А каков Виктор Смирнов — римский папа!В начале заседания Святейшего совета он отчеканивает знаменитую реплику Ельцина: "Не так сели", — и дальше воздух буквально густеет от его чугунной силищи, стальной воли. Или Мартон замечательно играет сцену, отсутствующую у Брехта: его Философ пугает юную служанку рассказами о пыточных инструментах и технологиях — обертоны неповторимого голоса придают рассказу такую пластичность, что становится по–настоящему страшно…
Режиссер Марат Гацалов выступил еще и сценографом, уставив планшет Новой сцены рядами одинаковых металлических контуров параллелепипедов выше человеческого роста. За счет отличного света (художник Илья Пашнин) в этом бездушном пространстве особенно выигрышно смотрятся фигуры персонажей в стилизованных под XVII век костюмах от Леши Лобанова.
Расчет Гацалова оправдался. Его явно интересовал актуальный публицистический смысл: "Своей животной натурой человек чувствует опасность: едва вступив на путь разума и свободы, он понимает, что впереди только темное топкое болото, где каждый шаг разверзает новые бездны. Темный и теплый угол незнания намного уютнее звездных высей". А мастера, не теряя политической злободневности, облекли его в плоть и наполнили кровью.
Однако ведь Новая сцена задумана как питомник и рассадник всяческого contemporary — куда ж без него? Оно и наступает — на смену пожилым артистам является пятерка абсолютно голых девчат и в мертвой тишине начинает упражняться в contemporary dance (хореограф Татьяна Гордеева). У кого–то точеная фигурка, у кого–то — приятно полненькая, но двигаться толком не умеет никто, да и "хореография", как в 98% так называемого современного танца, — лютая графомания. Недавно довелось на фестивале как раз этого самого танца услышать декларацию некоего его деятеля: мол, профессионализм не нужен. "Скажите такое своему дантисту", — парировал один умный человек. Уверен, актеры, играющие "Новое время", присоединились бы к этой реплике.