Спустя 17 дней после крушения российского лайнера власти признали, что это был теракт. Поручено усилить меры безопасности. Политолог Григорий Голосов — о том, почему о теракте объявлено так поздно и каких политических последствий стоит ждать.
С объявлением этой новости были довольно серьезные политические риски. Кремлю не хотелось говорить, что это был теракт. Материализуются ли эти риски — другой вопрос. Однако сейчас затягивать было уже невозможно.
Даже полеты в Египет отменили — спрашивается, почему, если это был не теракт? Во всем мире считают, что это теракт. Кэмерон звонил Путину и говорил: это теракт. И Путин, видимо, поверил — полеты в Египет были отменены сразу после этого.
Кремлю не хотелось признавать, что это был теракт, потому что это означало сказать гражданам: вы заплатили за операцию в Сирии. Сейчас эту новость постараются использовать иначе. Мол, раз наш самолет взорвали, то мы просто обязаны бороться с ИГИЛ (ИГ, террористическая группировка, деятельность которой запрещена в России).
Но ситуация, конечно, некрасива. Сейчас мы обсуждаем в социальных сетях: французам после теракта в Париже сочувствовали, а нам нет. Но французы-то не скрывали, что у них был теракт, да и не могли скрывать. А в связи с чем должны были сочувствовать нам? В связи с техническими неисправностями самолета?
Что касается других последствий, то можно ожидать только усиления военной операции в Сирии в ближайшие дни. Но возможности России в Сирии ограничены. Я не думаю, что масштабы этой операции будут существенно увеличены.
Что же до внутриполитических последствий, то некоторая часть общества уже и сейчас сомневается, нужно ли нам было втягиваться в сирийскую операцию. А после признания теракта эти сомнения только усилятся.
Больше мнений экспертов и предпринимателей: blog.dp.ru
