Журналист Андрей Архангельский о фильме Алексея Федорченко "Ангелы революции".
Если бы мы жили в обществе нормативном, политически структурированном — где есть настоящие левые, есть правые, есть умеренные националисты, все они представлены в парламенте, в виде партий, как в Европе, — тогда с определением режиссера Федорченко не было бы проблем: он считался бы типичным "левым художником". И жанр, в котором он работает — псевдомиф (в этой стилистике созданы почти все его фильмы, включая "Ангелов революции"), — был бы логичен и объясним. Вот есть у нас такой режиссер, который хочет недостижимого царства всеобщей справедливости, социальной нирваны и забытья и воспроизводит его в своих фильмах. Если бы мы жили в обществе политически становящемся, хаотичном — примерно как российское 1990–х годов, "Ангелы революции" так же легко вписывались бы в одну из народных мифологий: противопоставление "хороших", идейных революционеров "плохим" советским бюрократам — одна из любимых идей ностальгирующих по СССР, так же как и соединение религиозных мотивов и социалистической стилистики (у Федорченко есть такой удивительный кадр, где сидят вместе в окне ангелы и революционные матросы). Вот, опять же — все понятно; есть такой художник, который продолжает верить, что СССР мог бы жить, если бы бюрократия не схарчила утопию, и вот он поет и поет об этой утопии, а все вокруг плачут.
Но мы живем не в структурированном европейском обществе, и даже не в хаотичном российском 1990–х, у которого хотя бы была мечта. Мы живем в непонятном обществе, о котором по традиции, как сказал еще Андропов, ничего не знаем. У этого общества есть официальная версия современности и прошлого — она очень скудная и скучная, там везде заборы и вышки с охранниками — то нельзя, это нельзя. А все остальное, все неофициальное, личное, весь этот огромный пласт того, о чем размышлять не велено или не рекомендовано, скрыто под темной водой. Поэтому понять и, так сказать, репрезентовать режиссера Федорченко и его фильмы также крайне сложно. Он, безусловно, творит "левый миф" — но не по указанию партии и не в согласии с патриотами, а сам по себе. Заподозрить его в пропаганде чего–либо тоже нельзя. Он работает с мифом, говорят про таких, но даже это не совсем правда. Правильнее было бы сказать, что Федорченко прячется в мифе. Дело в том, что российское кино, почти полностью зависимое от государства финансово, научилось скрывать свои мысли с помощью жанра притчи, сказки — это почти единственный способ на государственные деньги снять нечто художественное и не лишенное своеобразия, попросту свое. И самая большая загадка — снимает ли Федорченко в этом жанре, потому что так уж любит его, или он просто вычислил, что так подольше сможет существовать независимым.
Мы все помним, как Федорченко реализовал эту изящную форму — в фильме "Первые на луне" (2004), который для одних — ностальгия по СССР, а для других — тонкая насмешка над советским мифотворчеством. С "Ангелами революции" все даже проще: есть группа молодых художников революции, которые вдоволь постреляли в свое время, а теперь отправляются на гуманитарный фронт — прививать советскую культуру народам Севера. То есть работать приходится не маузером, а словом и кистью. Но консервативная народная среда сопротивляется — их всех лишают жизни, но дело их продолжает жить. Все это рассказано в стилистике "Два капитана — 2" Сергея Дебижева (1992), где, в общем, и посмеяться можно, и подумать есть над чем.
На самом деле Федорченко, видимо, взял на себя сизифов труд — он пытается в одиночку найти в истории хоть каплю гуманности, то есть отыскать какие–то потайные ключи к русскому сознанию и духу. Не в официальной их версии опять же, а в более реалистичной, пусть жестокой, но и правдивой. Искать приходится в каких–то дебрях, куда еще не добралась официальная идеология, отсюда и тяга к разным заповедным местам. То есть получается в результате, что он не "работает с мифом", а попросту создает его — тот русский миф, который вписывался бы в мировую культурную традицию, но обладал бы при этом своеобразием. Мы — народ–мечтатель, народ черного квадрата и мирового пожара, говорит Федорченко. Что с этим делать, решительно непонятно, потому что одно — культура — тотчас же аннигилируется другим — тягой к мировому пожару. В остатке ничего, кроме призрачной гордости за всеобщее начальное образование (в конце "Ангелов революции" появляется древняя старушка, которая была ученицей той самой первой советской школы, которую открыли художники, — в основе мифа реальная история, как нас уверяют), не остается. С другой стороны, правильно поставить вопрос — это уже почти половина дела. И это, вероятно, все, что может сегодня дать русское киноискусство миру.
