Поездки в Россию: Ясная Поляна, Тула.
Зимой хорошо съездить к Л. Н. Толстому. Это почти жизненный урок.
У Пушкина в незаконченном "Романе в письмах" есть замечательные слова: "Петербург — прихожая, Москва — девичья, деревня же наш кабинет". Точность пушкинской простоты не удивляет, но завораживает ничуть не меньше.
В кабинеты многих из тех, с кем проходит наша жизнь, заглядывать удаётся не часто, тем и удивительнее шанс быть там наедине с гением. Безумно люблю Ивана Сергеевича, но понимаю, что к нему зайти не удастся никогда. Да, есть Спасское–Лутовиново, там он лучшее — "Дворянское гнездо" — написал. Но почему–то кажется, что он предпочитал Париж, там и русский язык сильней поддержит.
Антон Павлович кабинеты часто менял. Нет, слабее магнит памяти о его письменном столе в иссушенно–жаркой татарской Ялте от того не станет, ведь там родился "Вишнёвый сад", но скорее по контрасту: там самим окружением заложена элегия прошлой жизни.
У Льва Николаевича иначе — в Ясной Поляне практически вся жизнь прошла, от самого рождения, и почти всё именно там написано, это — ПМЖ, в самом буквальном и всё определяющем смысле слова.
Осенняя тишина
Всегда думал, что стоило бы поехать туда, но всегда откладывал. Хотелось спокойно, без спешки, без суеты, а это — как все прекрасно понимают — сложно. Тихая и странная осень 2020–го такой шанс дала.
От Тулы в Ясную Поляну идёт маршрутка, долго едет по неприглядной оси бесконечного проспекта Ленина, переходящего в шоссе. Всё прямо–прямо. Неприметная остановка, мимо школы путь в имение. Поздний ноябрь, утро, никого нет. Это самая большая неожиданность и дар судьбы, вознаграждающей за причуды жизни. Только рабочие в саду. На могиле Льва Николаевича совсем никого, полная тишина. Берёзовые аллеи, проходите мимо дома, яблонь, и дальше почти как в лесу, дорожка мимо старой риги и тихий спуск.
Лев Николаевич, как известно, хотел быть похороненным именно там, в лесу, в "Старом заказе". Летом могильный холмик просто покрыт дёрном, на зиму его укрывают можжевельником. В парке, а скорее в лесу, что–то жгут. Встречаю лесничую, или завпарком, как хотите. Как деревенские жители, сразу здороваемся, она начинает мило и застенчиво извиняться, что в лесу жгут гнилую осину, ведь её же не вывезти. В этом столько обаяния, в самой непосредственности слов. Говоришь, ну что вы, это так естественно, жечь в имении осенью. Даже на даче мы все этим пока ещё занимаемся. Слабый дымок и полная тишина.
Скромность
Дом в Ясной Поляне, как известно, совсем небольшой. Был главный усадебный, но его ещё до окончательного возвращения Льва Николаевича в имение в 1856 году разобрали, заново так никогда не построили. Это именно дом, семейный. Простой, совсем не просторный. Да, большая столовая, но и детей было много, и гостей тоже. Там и в шахматы играли, и два рояля стоят.
Кабинет писателя на втором этаже, буквально посреди жилых комнат, и "комната под сводами" внизу, где он писал "Войну и мир". Вообще–то ничего лишнего, добротная, но скромная мебель, частью старая, унаследованная, портреты предков и членов семьи, никаких излишеств. А ведь именно отсюда он ушёл, признавшись, что не может жить в роскоши, пенял на 12 серебряных приборов за столом и так далее. А на практике для нас сегодня — просто урок непритязательной, достойной жизни.
Многие любят смотреть, как живут звёзды, как жили. Так вот это один из лучших примеров — жизнь семьи, главное — книги. Их очень много, очень. И память о ближних. Не любил Лев Николаевич Рафаэля, но три литографии фрагментов "Сикстинской мадонны" в кабинете висят, подарок любимой тёти. Кстати, так же непритязательно у любимого пианиста Льва Николаевича — Гольденвейзера в Москве, только ноты и портреты музыкантов.
И почти всё настоящее, немцы захватили Ясную всего на полтора месяца, с конца октября до середины декабря 1941 года, а Тулу, до которой рукой подать, не взяли. История вживе.
Природа
А вокруг — поля, яблочный сад, лес. Хотя и поздняя осень, но понимаешь, что это настоящее имение, поля вспаханные, приготовленные к зиме, яблони подрезанные. Всё по порядку, как и должно быть. Это спокойствие усадебной природы завораживает. Нет ничего наносного — ни беседок, ни фонтанов, никакой мишуры: дом, риги, сараи, теплицы, амбары, ледник, только два пруда в саду. Длинная берёзовая аллея и площадка для лаун–тенниса. Здоровая естественность. Есть время для жизни.
Понимаешь, как здорово, что поехал в Ясную не летом, а почти зимой, да ещё и в будни. Группы для экскурсий по дому в пандемию и так небольшие, а в нашей было всего трое. Счастье. И домашнее меню Толстых можно в кафе изучить, их анковский пирог попробовать.
Ружейная Тула
А дальше обратно в Тулу. Это такой голый город. Кости и сухожилия, мяса почти нет. Как был оружейно–промышленным, так и остался. От ядра старого центра отходят большие оси в разных направлениях, километровые. Связь между ними — через центр, потому общественный транспорт километрами тянется к Кремлю и от него.
Кремль старый, начала XVI века, крепкий, но вылизанный настолько, что кажется построенным вчера, если не утром. Колокольню главного собора восстановили совсем недавно. Рядом ещё пара больших церквей. Неподалёку усыпальница самых старых Демидовых, но там узнаёшь, что у них в Туле после пожара 1779 года и дома–то не было.
Это ружейный город, этим всё сказано. Правда, отличный художественный музей. Как всегда в среднерусской провинции, источник один — усадьбы: из них свезли лучшее в губернский центр, что–то ушло в столицы, а главное осталось. В тульском музее масса отличных картин, всё вплоть до Кандинского и Малевича, есть и западные, включая старого немецкого "Христа с апостолами" из нашей Петрикирхе на Невском, его туда передали в 1965 году. Причуды судьбы.
Но в целом Тула выглядит как рабочее поселение, большое и деятельное. А настоящая жизнь — именно там, у Толстого.
Продолжим цитату из Пушкина: "Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своём кабинете". Туда заходишь не из любопытства, не подсматриваешь, а узнаёшь. Отличный урок классового общества. Ведь у него было одно кардинальное преимущество — чёткое осознание необходимости образования и уважение к нему, незыблемое. И к воспитанию тоже.
Теперь же социальность осталась, ценности ушли.
