"История Российского государства. Том VII. Первая сверхдержава. Александр Благословенный и Николай Незабвенный", Борис Акунин
Семь лет подряд с регулярностью конвейера Борис Акунин под новогодние каникулы выпускает очередной том "Истории Российского государства" (именно "государства", а не "России"). И с той же регулярностью ему высказывают одни и те же претензии. Историки говорят, что Акунин недостаточно знает предмет, что, описывая ту или иную эпоху, упустил то и то, а вот это вообще не то. Это обычная профессиональная обида узких специалистов, полезная в науке и бессмысленная на публике: а вы, ребята, что из популярно–многотомного написали? А главное — Акунин и не историк–архивист. Он — обобщатель: в науке его работа имела бы статус метаисследования. Метааналитики не работают ни в поле, ни в лаборатории, но анализируют то, что другие нашли в лаборатории и в поле. В том их ценность, и точка.
Что же до претензий других читателей, всегда видящих у Акунина — особенно после его отъезда из России — русофобию и желание плюнуть в святое, так что ж, друзья мои! Русская история тем и характерна, что с азиатского укуса, с превращения в часть Орды, она все ходит и ходит по кругу. В итоге в кого из былых правителей ни ткни, а все попадаешь в портрет на стене. "Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда". Разумеется, это Пушкин об Александре I — одном из двух главных героев нового акунинского тома.
Второй герой — Николай I, еще один человек не на своем месте, тяготившийся властью, как и некоторые другие на ранних стадиях, и проделавший вообще почти весь путь вплоть до Крыма, события в котором убрали Россию из клуба сверхдержав. И маркиз де Кюстин, прибывший в Россию с соизволения Николая, видевшего в нем агента своего влияния в Европе, эдакого предтечу "Раши тудей", в итоге написал про Россию в 1839–м то, от чего вздрагиваешь в 2020–м: "В народе — гнетущее чувство беспокойства… в администрации — террор, распространяющийся даже на тех, кто терроризирует других, в церкви — низкопоклонство и шовинизм, среди знати — лицемерие и ханжество, среди низших классов — невежество и крайняя нужда".
Или вот перемены при Николае в императорской канцелярии, цитирую Акунина: "Ранее она занималась лишь теми делами, в которых лично участвовал монарх, а поскольку теперь тот участвовал во всем и всегда, канцелярия стала дубликатом министерской системы и скоро поднялась выше ее. Этот орган напоминает ЦК советской эпохи или президентскую администрацию…"
И попробуй возрази.
В целом же новый том Акунина ценен двумя основными сюжетами.
Первый касается Александра I: это история о том, как чувствительный, просвещенный, либерально настроенный молодой монарх под влиянием силовых линий русского абсолютизма превращается в консерватора и охранителя устоев.
Второй сюжет касается Николая: это история о том, как государственные репрессии постепенно перерастают в государственный террор. "Репрессивный режим отличается от террористического тем, что первый карает действительных своих противников, а второй — кого придется, для запугивания. В последние годы правления Николая I этот фатальный рубеж был преодолен. Общество боялось и вздохнуть", — пишет Акунин.
Но мы, закрывая книгу, можем вздохнуть спокойно: да, история ходит по кругу, но смягчение нравов налицо. Если при Николае за чтение письма литературного критика к писателю запросто могли приговорить к смертной казни еще одного писателя (как Достоевского в 1849–м), то у нас на смертную казнь мораторий. Да, дела возбуждают за твиты, за лайки, за пикеты, за ловлю покемонов — но на расстрельный плац в белом балахоне не ведут.
