Третий фильм из серии объяснений в любви известным городам — предыдущие два были посвящены Парижу (2006) и Нью–Йорку (2008). В 2010–м в России поспешили снять "наш ответ Голливуду" — "Москва, я люблю тебя!", совместный проект под общим руководством Егора Кончаловского. На фоне резких и даже абсурдных новелл про Нью–Йорк и Париж, где не боятся показывать темные стороны жизни, доморощенный фильм смотрелся плюшевым и предсказуемо бесконфликтным — что естественно для современного российского кино.
Новый фильм про Берлин, конечно, гораздо актуальнее — например, половина новелл посвящена мигрантам или тем, кто стал берлинцем относительно недавно. Но чем–то он все–таки ближе к российскому варианту "я тебя люблю", чем к парижскому или американскому.
Берлин сегодня действительно "открытый город" — и именно ощущение свободы здесь необъяснимо настигает сразу, но можно попытаться рассказать об этом парадоксально, без пафоса, а можно буквально; авторы предпочли второй вариант. Самое известное слово из фрейдистского словаря — "табу" — всегда ключ к посттоталитарному дискурсу; если ты хочешь понять, почему фильм вышел поверхностным или бесконфликтным, всегда ищи это слово — и сразу получишь ответы на многие вопросы. Когда авторы сознательно пытаются избегать говорить на какие–то темы, эта печать самоцензуры обязательно сказывается на всем остальном, даже самом безобидном.
Авторы этого фильма, руководствуясь исключительно благими намерениями — в рамках общей гуманизации, — попали в собственную ловушку, потому что при разговоре о лучшем в человеке нельзя избежать честного разговора о худшем в нем. Берлин, к сожалению, ассоциируется не только с открытостью и свободой — но и с трагическими страницами прошлого. И разговор о том, каким стал Берлин сегодня, невозможен без честного разговора о временах 1930–1940–х. Нельзя сказать, что этого вообще нет, но единственная новелла на данную тему сделана почти в духе соцреализма, где о чем–то ужасном можно только намеками и обязательно с позитивным финалом. В самой Германии, кстати, вовсе не боятся этого разговора. Но авторы фильма предпочли протянуть беззаботную ниточку между космополитичным Берлином 1920–х и Берлином современным — в результате все, что между, как бы выпало из истории (кстати, и про Берлинскую стену ничего нет, только в виде шутки).
Но эта беззаботность в результате усиливает ощущение недосказанности и неполноты. Практически три или четыре любовные новеллы почти повторяют друг друга: в результате от обилия однотипных сюжетов возникает оскомина. Все всех любят — одна только Кира Найтли трудится как пчелка, в грубых ботинках и ветровке, всю себя посвятив людям, и у нее нет времени больше ни на что. А вот финальная новелла — про владельца секретных документов и таксистку — пожалуй, самая удачная. Убегая от преследователей, невольные попутчики успевают обсудить известный тезис немецкого философа Теодора Адорно "в неправильной жизни не может быть жизни правильной"; почему–то в эту случайную и несчастливую встречу веришь больше, чем во все счастливые, вместе взятые.
Читайте также:
Кино
Глубинный народ. О южнокорейском фильме "Паразиты"
