От станка. Алексей Лепорк о том, что потеряет Михайловский театр с уходом Михаила Мессерера

Город у нас балетный, а крепких балетных руководителей все меньше. В конце прошлого сезона главный балетмейстер Михайловского Михаил Мессерер объявил о своем уходе. Театр пока это официально никак не комментировал. Но если это и вправду так, то потери неизбежны.

Достаточно посмотреть на Мариинку. Там художественного руководителя балета формально нет со времен ухода Олега Виноградова, а реально — с 2008 года, когда театр покинул Махар Вазиев. Результат вполне очевиден: полностью упасть не дает традиция, но ничего живого там скоро совсем не останется. Ясно и то, что руководить большой традиционной труппой может только классический балетный профессионал. Но у этого профессионала должно быть и чутье на новое. У Вазиева — во многом благодаря помощнику Павлу Гершензону — это было. У нынешнего и.о. завтруппой Мариинки, видимо, нет. Но и прав у него нет тоже.

Михайловский театр долго шел по оптимальному пути. За современность отвечал Начо Дуато. За классику 10 лет отвечает Мессерер. И результат очевиден. Балет — искусство странное и более других требует включенной дрессировки, постоянной и плотной. Мессерер и до прихода в Михайловский был знаменит своими уроками, провести класс его приглашали почти все главные труппы мира, он унаследовал методику своего дяди Асафа и мамы Суламифи. Казалось бы, в наше времяперенять можно все, но балет — старое ремесло, в нем нужны тонкости и гибкости, как у закройщиков или сапожников прежней школы, чтобы надеть канон на тело так, чтобы он с ним слился. Мессерер в этом и вправду мастер. В Михайловский идут выпускники Вагановки не первого ряда (попросту нет средств на самых лучших), спаять из них труппу — нелегкая задача, но получилось. И танцуют здесь — в отличие от нашей главной сцены — все еще с удовольствием.

У Мессерера оказался и тонкий нюх на выращивание своих звезд. Он увидел такое сверкание в Викторе Лебедеве, он нашел в Большом Настю Соболеву, в Михайловский пришла и Анжелина Воронцова. В стабильного классического танцовщика вырос Иван Зайцев. Несколько лет блистала Оксана Бондарева, затем ушла в Мариинку — и утонула в пучине труппы. Все они росли не просто на привычной классике, но и на новых ролях.

Именно в Михайловском обнаружилось, что у Мессерера уникальный дар возвращать к жизни, казалось, канувшие в Лету балеты. Начало было вполне ожиданным — он возродил старомосковское "Лебединое" Горского. И парадоксальным образом соединение танцевального строя с психологической выверенностью легло в русло петербургской традиции. Так покойный Никита Долгушин учил в Михайловском делать "Жизель" — балетно точно и актерски продуманно, со всеми детальками. И Мессерер это не просто продолжил, но по–настоящему взрастил. Дальше он вернул к жизни "Лауренсию", а потом и "Пламя Парижа". Эти балеты не шли десятки лет, лишь частично сохранились на пленке. Но память, исследование и интуиция привели к непостижимым результатам: балеты воссозданы так, что веришь им от начала до конца, веришь, что так и было. Третий акт "Пламени" позволяет перенестись в атмосферу праздничных заседаний Ленсовета и Моссовета к 15–летию Октября как ничто другое. И помогает понять время, а не только балет.

Не меньшим достижением стала филиграннейшая "Тщетная предосторожность" — просто ювелирной выделки английский шедевр Аштона. Такую сентиментально вышитую нежность не часто увидишь на сцене Ковент–Гарден, у нас — практически каждый раз.

Получился и "Корсар", вернувший к жизни ленинградскую редакцию Константина Сергеева. Ну а последним шедевром стала "Золушка" Ростислава Захарова 1945 года. Такой непосредственной чуткости, детскости и азарта представить себе было нельзя. Посмотрев спектакль, понимаешь слезы Бориса Пастернака и Святослава Рихтера.

Старые балеты вернулись, ожили, стали настоящими, и — повторюсь — труппа их с увлечением танцует. Театр небольшой — и это видно.

Мечтал о "Коппелии", а объявил об уходе. Хочется верить, что это все же не произойдет. Все эти годы было ожидание нового — того, что придет на сцену. А именно это и дает искусству пульс — когда зритель ждет. Об этом мы, к сожалению, стали забывать, а ведь это — лучшая интрига искусства. Сейчас речь, увы, о худшей. Но и в нашей стране здравый смысл не помешал бы.