Бизнес на распутье. Прогнозы–2018

Наталья Шатихина, управляющий партнер CLC:

Ваши бухгалтеры уже познакомили вас с изменениями налогового законодательства, вступившими в силу 1 января. И я думаю, интереснее прогноз изменений в бизнес–среде, которые произойдут в результате изменений закона.

Во–первых, сейчас на излете стадия реформирования кредитно–финансовой отрасли. Одним из признаков конца переформатирования рынка можно считать ход АСВ по возврату средств, выплаченных физическим лицам. Можно прогнозировать, что массовых зачисток, которые мы наблюдали, с перераспределением сегментов и фактическим дофинансированием отдельных групп, которое происходило через средства АСВ, уже не будет. Хотя ЦБ будет активно влиять на процессы через систему резервирования.

Во–вторых, сегодня мы входим в пик фазы очистки рынка капитального и долевого строительства, а также подрядов на госконтракты. Эта отрасль входит в стадию масштабного реформирования. Не секрет, что большинство застройщиков уже давно находятся в стоп–листе у банков, которые не хотят или не могут в полном объеме кредитовать рынок долевого строительства.

Законодательство будет затачиваться таким образом, чтобы на рынке осталось небольшое количество крупных застройщиков. Государство здесь можно понять: долевка — источник постоянного социального напряжения. Останутся те, у кого на разгон хватает своих денег, есть основные средства, кто может не пользоваться большим объемом заемных денег, потому что они будут слишком дорогими. Кроме того, сильно усложняется градостроительное законодательство — а долевое строительство приносит деньги с оборотов, не с единиц, там должны быть большие объемы вводимых метров. И в ближайшие год–два будут передел и укрупнение рынка.

А вот далее рынок может пойти непредсказуемо. С точки зрения логики все эти изменения должны привести к удорожанию метра, так как его себестоимость вырастет. Но уже была ситуация, когда вводили обязательное страхование для застройщиков, а метры не подорожали — вопрос был решен за счет прибыли застройщиков. Сегодня себестоимость строительства тоже увеличится. Но это сопровождается крутым снижением инфляции. То есть покупать дешевое жилье на перспективу, как доступную не самым богатым людям инвестицию, смысла нет. И интересно, сможет ли строительный рынок хоть чуть–чуть приподнять цены?

Следующая отрасль, где реформы зреют, — это медицина. Не только частная, но и государственная. Очевидно, государство не вытащит такой объем соцобязательств. Стандарты качества летят, и решаться они должны, как и во многих других странах, через систему страхования ответственности медиков. Надо установить понятные и стабильные правила игры. Для этого, полагаю, придется расчистить это поле от бесконечных махинаций с системами ОМС / ДМС.

Мне лично интересно, куда приведет практика, которая началась с прошлого лета, по привлечению к субсидиарной ответственности собственников бизнеса. Ранее в этом направлении двигались через уголовные механизмы налоговые органы. Сегодня существует цивилистическая опция по прямому взысканию долга, которая задумывалась как альтернатива бесконечным обращениям в правоохранительные органы, которыми пытаются дожать должников до значимого решения.

Мое мнение состоит в том, что сегодня перегруженные арбитражные суды просто не готовы к такого рода доказыванию, поэтому устанавливать факты все равно будут в рамках правоохранительной деятельности. Но нам это важно, чтобы защитить добросовестных предпринимателей от недобросовестных — это же вопрос стабильности инвестиционного климата.

Анатолий Бусыгин, генеральный директор ООО "Перовский альянс", ГК "Кортрос":

Наша группа строит район "Академический" в Екатеринбурге — это 13,5 млн м2 жилья. И до прошлого года все дома строились при банковском финансировании и продавались в них квартиры лишь после ввода в эксплуатацию.

Так вот, если кто–то говорит о том, что грядет апокалипсис после отмены долевого строительства, то я бы не сказал, что это полная катастрофа. Стройка выживает. Вопрос — с какой маржинальностью.

По итогам прошлого года у нас был очень слабый рост — 1,5% ВВП. Динамика в течение года была неравномерная: очень позитивные настроения были во II квартале, 2,5% роста ВВП: были сильны ожидания смягчения санкций. III квартал уже был чуть слабее II, а к IV кварталу динамика очень сильно ослабилась. Ноябрьская оценка — падение ВВП на 0,3%, декабрь, скорее всего, будет около нуля. То есть мы вернулись к динамике начала года. Был фальстарт: ожидания, что мы будем расти на 2%, не подтвердились.

Наталия Орлова, главный экономист Альфа–Банка:

Есть разные объяснения. Одно из них в том, что у нас заканчивается ряд крупных инфраструктурных проектов. В 2017 году было три крупных проекта, которые драйвили экономический рост: Керченский мост, газопровод "Сила Сибири" и строительные проекты Москвы — Новая Москва и начало реновации города. Но строительство Керченского моста завершится уже в ближайшие месяцы, "Сила Сибири" по срокам должна быть закончена к концу года, это значит, что в будущем инвестиционная активность будет в основном определяться темпами реновации Москвы. Это большой проект, но ясно, что на нем одном поддержать рост будет сложно. Если у нас не появится новых инфраструктурных проектов, инвестиционная составляющая роста будет ослабевать.

Идет восстановление в рознице, оборот торговли растет. Есть, правда, подозрения, что это статистический эффект: в 2017 году торговые компании массово инсталлировали новые кассовые аппараты, передающие информацию о платежах в ФНС, и, может, рост оборотов торговли теперь просто фиксирует потоки, которые раньше шли всерую. Но фундаментально настроение потребителей улучшается, это видно хотя бы по тому, что они стали брать больше кредитов. С весны–лета 2017 года улучшилась динамика розничного кредитования. Корпоративное кредитование не демонстрирует признаков значительного оживления, а розничное в 2018 году может вырасти на 17–18%. И, говоря о концепции роста, мы, скорее всего, вернемся к росту за счет потребителей.

Теперь о бюджете и монетарной политике. Основной задачей предыдущих лет была стабилизация инфляции. В 2017 году благодаря усилиям ЦБ мы достигли 2,5% инфляции. Это действительно заслуга руководителей ЦБ, это показывает, что они действительно могут контролировать ситуацию и, скорее всего, инфляция останется ниже 4% в 2018 году. В ряде сегментов есть дефляционные факторы: например, перепроизводство в сельском хозяйстве. Но инфляционные риски по–прежнему есть. Главная проблема — индекс потенциального роста: в российской экономике даже рост 1,5% в 2017 году можно расценивать как перегрев, как это ни парадоксально звучит. Потому что потенциальный рост при наших проблемах с трудовыми ресурсами и отсутствии инвестиций где–то на уровне 1%.

Зачем вообще нужна была низкая инфляция? Считается, что она улучшает горизонты планирования и является фактором, поддерживающим потенциальный рост. Она генерирует инвестиционный рост, через который мы могли бы выйти на уровень ежегодного роста 2–3%. Эффект замедления инфляции до 4% оценивался приблизительно в 0,3–0,5% ВВП. У нас проблема в том, что эти самые 0,5% ВВП съедены санкциями. Раньше мы активно пользовались доступом к мировым финансовым рынкам, а с введением санкций стали свое кредитное плечо сокращать. И даже при неплохих инфляционных показателях стоимость санкций съедает возможности для потенциального роста.

Теперь о том, какие после выборов будут реформы. Вполне вероятно, что их не будет. Таргетирование инфляции переключило внимание: низкая инфляция позволяет контролировать расходы бюджета. Никто не придет теперь в Минфин и не скажет: нужна индексация расходов на 5 или 10%. Потому что 2,5% — это почти ноль.

По поводу курса на этот год: я думаю, мы заперты в горизонте 55–60 рублей к доллару. Какие факторы на него влияют? Мы видим, что у нас быстро растет импорт: импорт товаров увеличивается темпом 24% в год, импорт услуг восстанавливается — то есть восстанавливается туристический поток. Люди опять начали выезжать за границу, потому что курс стабильный, и это фактор риска: если нефть будет падать, ситуация изменится. Торговый баланс выглядит уязвимым и создает риск для курса.

Но курсу помогает сокращение кредитного плеча. Даже в 2017 году у нас чистое погашение по внешнему долгу составило $18 млрд — это сокращение кредитного плеча банками. Компании внутри России сокращают валютную задолженность перед банками, те гасят свой внешний долг. Экономика становится более закрытой, переходит в рубли. Банки за последние 4 года сократили валютный долг с $200 млрд до $100 млрд, крупные банки уже под санкциями и уже не могут его наращивать. Наверное, этот долг будет дальше погашаться и уже не представляет угрозу для курса. Движение в направлении 60–65 рублей за доллар продолжится, но нет предпосылок для обвала. Самое главное — низкая инфляция. Потому что, когда она была на уровне 10% в год, нам нужно было периодически девальвировать рубль, чтобы снять накопленный эффект. А пока у нас инфляция остается ниже 4%, валютных рисков я не вижу.

Игорь Оноков, генеральный директор ООО "Леонтьевский мыс":

По опыту других стран: какое время требуется населению, чтобы адаптироваться к тому, что доходность 4% — это тоже рост? Потому что в сфере строительства, когда говоришь, что рост будет несколько процентов, тебе отвечают: риски я вижу, а доходы — нет. Пережду.

Наталия Орлова:

По опыту других стран — 2–3 года. Таргетированием инфляции страна на время ограничивает свой экономический рост. Но обычно страны переходят к таргетированию инфляции, когда у них рост 5–6%: даже замедлившись до 2–3%, он остается ростом. Мы перешли к такой политике, когда на нас свалились санкции и низкая нефть. И получились очень слабые цифры. Раньше вы ориентировались на двухзначную доходность — теперь все по–другому. Население должно не тратить, а сберегать, а эти деньги мы будем инвестировать. Но должна быть очень четкая коммуникация, а с ней у нас проблемы.

Что мы будем делать в условиях низкой инфляции — непонятно. Есть много правительственных программ вроде повышения доли инноваций в ВВП до 2025 года, но частные компании не работают в рамках таких долгосрочных планов. Вы сами сказали: риски не снизились, они остались под доходность 10%. И я лично думаю, что нам будет сложно удержаться в инфляционном таргетировании.

Наталья Шатихина:

Когда мы спрашиваем, доколе люди будут искать двухзначных доходностей, мы должны понимать, что общество исторически не приучено к отдаленным целям и перспективам. Традиция — низкий уровень доверия между государством и обществом. А он, в свою очередь, обусловлен отсутствием коммуникации. Поэтому при решении задач как представителями бюрократии, так и рядовыми гражданами все привыкли достигать короткие цели. Низкая доходность при низкой же инфляции попросту не укладывается в голове. Те же госорганы зачастую руководствуются собственными показателями эффективности текущего года, а не макроэкономическими задачами. Отсюда и ситуация со звучавшим сегодня феноменом сельского хозяйства, которое так перекроили фискальной политикой, уничтожая экономически обоснованные схемы оборотов, что оно демонстрирует спад, хотя по внешним предпосылкам должно бы показать рост.

Нина Ботерашвили, генеральный директор АО "Медика":

Медицина сегодня — одна из свободных ниш в бизнесе, которая начала активно заполняться. Большая проблема рынка — отсутствие нормальной страховой медицины. Если в Израиле застраховано 99% населения, в Америке 57%, то в России страховая медицина на нуле. Я хотела бы вас спросить: ниша огромная, есть возможности укрупняться. Через сколько, как вы думаете, банковские проценты дойдут до того уровня, чтобы было рентабельно делать долгосрочные проекты с нашими банками? Строить роддома, огромные стационары под страховой медициной? Вообще частная медицина способна выживать только за счет качества. Но, например, профилактическая медицина, которая во всем мире развивается за счет страхования, — когда она вырастет у нас?

Наталия Орлова:

Честно говоря, значительного потенциала для снижения кредитных ставок нет. В лучшем случае, если мы до 2020 года удержимся на уровне инфляции до 4%, санкции не ужесточатся — тогда можно говорить где–то о 5% ставке по кредитам в очень благоприятном случае. Но я не очень верю, что это будет надолго. Главная проблема в том, что в мире последние 30 лет ставки снижались, это началось еще в 1980–х и закончилось тем, что доходность стала отрицательной.

Экономика шла к глобализации, капиталы двигались все быстрее. Но сейчас мир становится более сегментарным, и трамповская America first — ясный сигнал этого. Даже Штаты замыкаются на себе — что говорить об остальном мире? Еще одна причина, почему капиталы будут хуже оборачиваться, — все боятся внешних шоков. Тем не менее по поводу медицины — это тот сегмент, который в конечном итоге будет приватизирован. И это плюс с точки зрения спроса.

Наталья Шатихина:

Я учу магистров (тех, кто, возможно, будет потом писать законы): когда вы создаете норму, держите перед глазами типичного ее адресата. Вы должны понимать, чем он живет, иначе ваши нормы работать не будут. Жизнь учит людей, увы, что нет старости. Возраст дожития низкий. Утратил способности — все, жизнь кончилась. К сожалению, таковы реалии для большей части населения. Поэтому люди не планируют старость, соответственно, не следят за здоровьем. Сейчас удалось немного увеличить продолжительность жизни. И на пользу медицине идет то, что общество стареет, а тянуть социально–экономическую нагрузку нужно. Разговоры о повышении пенсионного возраста заставляют думать, что человек в 60 лет должен сохранять трудоспособность. Абстрактный гражданин должен избежать пагубных последствий алкоголя, курения, некачественных продуктов и услуг, экологии и прочего. Его здоровье надо поддержать. Государственная же медицина уже не может одна справляться с этим. Социальная потребность, а не косметология и стоматология, может дать импульс поддержке частной медицины и таргетирования кредитования.

Владислав Рыдаев, генеральный директор ГК "Терравто":

В прошлом году увеличение потребительского кредитования стало основой для роста потребления. Есть ли тут элементы перегрева, может ли это плохо кончиться? И второй вопрос: в первые годы, когда наша экономика перешла на новый экономический уклад, были опасения, что, когда в госфондах закончатся деньги, следующим по списку будет бизнес. И будет дана установка на увеличение сборов и налогов с частных компаний. Сейчас (с учетом текущей структуры бюджета и цены нефти) что государство ждет от бизнеса?

Наталия Орлова:

По поводу розницы: плохо это закончиться не может, потому что у нас профессиональная команда в ЦБ. Она не позволит рынку расти больше, чем на 15–20%. Да, люди бездумно наращивают кредитную нагрузку. Но в последние 3 года этот сегмент сокращался, и я не вижу, чтобы в ближайшие 2 года это создало проблему. Что до цены на нефть — все понимают, что она такой высокой долго не будет. В долгосрочной перспективе она будет стремиться куда–то туда, к 40.

И повышение налоговой нагрузки точно будет. Но нагрузка будет расти все–таки не на бизнес, я считаю, а на население. Я думаю, повысят НДС: это косвенный налог, его повышение не провоцирует рост социальной напряженности. А 1% повышения НДС дает 200 млрд рублей ежегодного дохода в бюджет. Для вашего понимания: это эквивалентно $2 за баррель нефти. То есть, если вы хотите с уровня сбалансированности бюджета $67 за баррель (это как сейчас) уйти на $57 за баррель, то вы просто можете повысить НДС на 5 процентных пунктов.

Наталья Шатихина:

Отвечу вопросом на вопрос: как вы считаете, какой орган объем средств, возвращенных в бюджет, считает главным показателем собственной эффективности? Нет, не ФНС. Следственный комитет. Как видите, вопрос не с налогами: макроэкономически у нас налоги выглядят очень разумно. Вопрос с их администрированием. Естественно, при слабых гарантиях защиты будут дособирать с бизнеса, не увеличивать же нагрузку на население. Схема тут отработанная — все то же экономически необоснованное построение финансовых потоков, которое при отсутствии реальной состязательности в процессе можно предъявить практически всем.

Темур Анчабадзе, владелец ООО "Логистика Северо–Европейских газопроводов":

Задача руководителя — это не регулирование, а создание условий. Всем очевидно, что нам необходимы реформы. Каково ваше мнение, какие реформы надо сейчас проводить, чтобы создать условия для роста?

То, что реформы нужны, всем понятно. Но выбор — это отказ от альтернативы, которую вы потеряли. Вы потеряете возможности, делая выбор в пользу каких–то определенных реформ. Почему мы не проводим реформы? Мы все время хотим оставаться в состоянии, когда мы еще можем изменить направление развития экономики, мы боимся брать риски. При этом в какой–то степени мы несем издержки от неделания выбора, потому что отсутствие движения тоже требует затрат. И конечно, откладывая выбор, откладываем и те возможные плюсы, которые могли бы получить, сделав его. Мы обрубаем все риски, но попадаем в стагнацию. Идея в том, что мы такие вот сами по себе, а потом еще подумаем.