Несмотря на заметную сегментацию российского общества, по–прежнему невозможно рационально объяснить возникновение культа вокруг того или иного кино или режиссера. "Свой зритель" был у Хлебникова и раньше, но сейчас, с выходом "Аритмии", режиссер, кажется, перешел в новый статус. Выходу фильма предшествовал такой "духовный сарафан", который невозможно подделать никакими техническими средствами.
Про такие фильмы говорят, что они "определили поколение": Хлебников в простой истории о двух врачах скорой, муже и жене, уловил что–то универсальное, дал ответ на волнующий всех вопрос: как жить дальше? Причем режиссер, как это и бывает, совершенно не имел в виду делать что–то поколенческое. Угадал, проросло, сложилось — тут уже бессмысленно искать объяснения.
Отчасти это можно объяснить тем, что Хлебников как бы говорит зрителям: мы — хорошие. И говорится это именно с той пронзительной интонацией, дрожащим, еле слышным голосом — как у героев фильма во время финальных объятий в конце. Точно тем же голосом Хлебников сообщает своей аудитории: ничего особенно хорошего вас не ждет в ближайшем будущем, никаких перемен и перспектив, и единственное, за что нужно держаться, — друг за друга, не выпускать из объятий, не отпускать. Всем знакомо чувство потери — а здесь ее удалось избежать, это и есть единственная достойная человека победа, и это целиком в наших силах.
Режиссеру удалось из беспросветной ситуации извлечь толику позитива, надежды. Зрители это чувствуют нутром — и хватаются за эту соломинку. Совершенно закономерным образом (в искусстве так и должно быть) этот фильм невольно выступил антиподом другого, не менее известного киновысказывания года — конечно же, речь о фильме Андрея Звягинцева "Нелюбовь".
Читайте также:
Кино
Все в сад. Фильм "Три сестры" режиссера Юрия Грымова
"Аритмия" вышла как бы ответом на "Нелюбовь", то есть буквально — любовь против нелюбви. Именно "Нелюбовь" невольно и подготовила почву для возникновения культа вокруг "Аритмии". Незадолго до этого Звягинцев отчетливо сообщил: мы — плохие, с нами — беда, и с этим, в общем, нельзя не согласиться, но одновременно и жить только с этим ощущением — мучительно и невозможно. А Хлебников опять вернул людям веру в себя.
На самом деле этот заочный спор в русском искусстве случился не впервые, нечто похожее уже было в 1960–е годы в авторской песне. Булат Окуджава и другие тоже говорили слушателям: мы — хорошие, просто обстоятельства плохие, и только Александр Галич повторял: это мы виноваты. Публика в итоге выбрала Окуджаву именно потому, что людям всегда нужна надежда, утешение.
Точно так же и сегодня зрители уходят с фильма Хлебникова окрыленные, с новой надеждой, с новыми силами — с тем же ощущением, с каким герои этого фильма в финальных кадрах пробиваются сквозь зимнюю грязь на скорой через вечную пробку.
Но позиция Звягинцева, как и когда–то позиция Галича, представляется автору в конечном итоге все–таки более честной и более актуальной в сегодняшнем обществе. Именно поэтому и пафос "Аритмии", и восторги по его поводу автор разделить никак не может, хотя и не имел цели кого–нибудь разубеждать.
