Философ Александр Секацкий отчеканил однажды: даже если книга исчезнет как потребность читающего, она останется как потребность пишущего. Лучшей формы отчета перед ноосферой человечество пока не придумало. Неудивительно, что при всей бедности книжной отрасли по–прежнему выходят книги людей, занятых в сферах, где аудитория превосходит книжную многократно, а заработки больше на порядки, а значит, сочиняют люди, тратя на это свою единственную жизнь, не из тщеславия и корыстолюбия, а по каким–то другим причинам. Что априори не может не вызывать симпатию. Впрочем, футбольный комментатор Виктор Гусев нашел, как в известном анекдоте, время и место рассказать об эпохе и о себе, только попав в больницу с тяжелой травмой. "…Над койкой в Боткинской улыбался лечащий врач: "А вам повезло, Виктор Михайлович! Всего–то три сломанных, да и то не сами позвонки, а отростки. Это месяца два в постели. Пишите книгу… И начните с того, что вы — фартовый…" Как известно, автобиографическая проза — это сочетание исповеди и проповеди (например, "Житие протопопа Аввакума"). Если говорить об исповеди, то этого в книге Гусева нет вовсе. Рассказчик перед читателем не заголяется, подробностями частной жизни не грузит.
Что касается проповеди, то она упрятана в подтекст, когда важно не столько, что рассказывается, а как. Хотя и эксклюзивных подробностей, когда "нигде кроме", в книге хватает — взять хотя бы главку о деде автора, его полном тезке, известном литераторе 1930–1940–х, дважды лауреате Сталинской премии, авторе сценария фильма "В шесть часов вечера после войны" и текста знаменитой поныне песни "Друга я никогда не забуду…".
Вообще, иногда кажется, что именно ради рассказа о деде вся книга и затевалась, а футбол и прочий спорт — это так, гарнир. Я читал мемуары Виктора Гусева в конце лета — начале осени, когда на ТВ случилось привычное предсезонное обострение: переходы ведущих с канала на канал, разговоры о миллиардных злоупотреблениях производителей, уголовных делах, скандалы, интриги, расследования etc. И книга эта на фоне теленовостей выглядела приятным контрастом: мягкая (само)ироничная манера, спокойный незлобивый тон, подчеркнуто уважительное отношение к персонажам, какими бы безумцами они ни выглядели. Скажем, знаменитый хоккейный тренер Анатолий Тарасов в описании автора, сопровождавшего его в середине 1980–х во время поездки в Америку в качестве личного переводчика, не тиран и деспот, кем, судя по всему, он и был, а темпераментный не чуждый экстравагантности обаятельный старикан, угощающий на официальном приеме в Канаде гостей селедкой, которую привез из Москвы, и приглашающий — к восторгу дам — всех к себе в баню. И даже о тех, кто по долгу службы писал о нем и его товарищах отчеты в органы во время выездов, Гусев рассказывает снисходительно, не называя имен и щадя чужую память.
Одна из самых известных мемуарных книг ХХ века — воспоминания франко–германской писательницы Клэр Голль — называется "Никому не прощу". Такое ощущение, что Виктор Гусев при всем своем нескрываемом, хоть и сдержанном атеизме давно всем и все простил, даже если и рассуждает об отпетых злодеях вроде президента Эфиопии Менгисту Хайле Мариама, которого знал лично и даже здоровался за руку, то ограничивается перечислением фактов биографии: мол, вот такой трусоватый и при этом безжалостный человек. Как и многие его нынешние коллеги, Виктор Гусев пришел в спортивную журналистику, в отличие от своих предшественников (Анна Дмитриева, Николай Озеров, Виктор Набутов, Евгений Майоров, Нина Еремина), не из собственно спорта, а из гуманитарной сферы — он выпускник Московского педагогического института иностранных языков, до того как попасть на ТВ, трудившийся корреспондентом в ТАСС и еще много где. Служил, скажем, военным переводчиком при наших советниках в Эфиопии, откуда привез боевые награды.
Сегодня от спортивного комментатора, как известно, требуется не столько знание спортивной фактурки, хотя и это тоже важно, сколько умение делать шоу, мгновенно реагировать на то и это, внятно и связно рассказывать о вещах, о которых многие имеют весьма приблизительное представление, и понятно, что навыки филолога и переводчика, работавшего в экстремальной обстановке, здесь не лишние. Написана книга довольно просто. Но это не примитив, а принцип разумной достаточности, как на ТВ: картинка есть, и хорошо. Понятно, что человек, переводивший тексты лидера "Джетро Талл" Иана Андерсона, разбиравший стихи Велимира Хлебникова и прочитавший тысячи классических текстов, мог бы при случае завернуть фигуру, где метафора на метафоре сидит и метафорой погоняет, но нигде этого не делает, хотя, может, для стилистического разнообразия это и не помешало бы. Возможно, перцу историям, рассказанным Гусевым, недостает, но изложены они по–настоящему мастерски. Порой последняя фраза главы если и не переворачивает все рассказанное ранее, то во всяком случае придает рассказу новый смысл и измерение. Это очень сильный композиционный прием, и Гусев владеет им превосходно. Единственное место книги, где Гусев по–настоящему заводится и работает в жанре "никому не прощу", — главка, где он разбирает глупости и ошибки коллег.
Не то чтобы за тавтологию, стилистическую неряшливость, вычурную глупость и бессмыслицу он готов кого–то расстрелять во дворе редакции, но спорить с коллегами, небрежно относящимися к слову, судя по всему, готов на повышенных тонах. Судя по тому, что автор акцентированно говорит о "первой книжке", она у него не последняя.
Ждем продолжения.
