Передача Исаакиевского собора в пользование РПЦ, как заявил патриарх Кирилл, должна стать актом примирения. В прошлый раз попытка примирения закончилась демонтажем субъекта спора. Так часто бывает, когда мирятся с прошлым, а не с настоящим.
Патриарх Кирилл впервые публично высказался на тему передачи Исаакиевского собора РПЦ. На заседании Высшего церковного совета в Москве — но в преддверии Международного дня православной молодежи, который завершится литургией в Петербурге, в самом Исаакии — предстоятель РПЦ сообщил, что "передача собора... в год столетия революционных событий призвана стать символом примирения нашего народа".
"Мир вокруг возвращенных церквей должен стать олицетворением согласия и взаимного прощения белых с красными, верующих с неверующими, богатых с бедными, ведь красота Исаакиевского собора, открытого для всех, одинаково доходит до сердца каждого человека, независимо от национальности, убеждений, веры, языка, на котором он говорит", — цитирует патриарха Кирилла Интерфакс.
Известие о том, что передача собора есть шаг к примирению, достигло ушей интересующихся процессом граждан несколько запоздало; эксперты и конспирологи за 2 месяца сконструировали уже с десяток сценариев подковерных интриг вокруг собора с участием высших руководителей страны и города, согласно которым передача Исаакия является хитрым шагом то ли тех, то ли этих, по дискредитации одних, возвышению других и "подставе" третьих. Но оказалось, что это примирение.
С другой стороны, о том, что шагом к примирению было и помещение на фасад Захарьевской улицы, 22, мемориальной доски в память Карла Густава Маннергейма, общественность узнала и вовсе через полгода после установки. Уже после того, как доску пришлось снять, потому что ее непрестанно обливали краской и рубили топором, Российское военно-историческое общество нехотя признало авторство инициативы, пояснив, что это был шаг в сторону примирения с прошлым. Шаг остался непонятым, ну так предупреждать же надо.
Довольно странно, конечно, со стороны наблюдать акты примирения явочным порядком, тем более с позиции силы — силы потому, что исходят они в формате "вопрос решен". У тех, кто выступает против передачи, должно зародиться смутное ощущение пребывания на обочине. И это ощущение толкает людей на сопротивление, ведь на обочине оказаться никому не хочется.
Конфликт в обществе очевиден и патриарху, и его недоброжелателям, но его причины и линию раскола они, кажется, видят по-разному. Церковь пытается закрыть старые счета с властью, и это у нее на самом деле вполне получается, потому что субъектов той дискуссии уже не осталось. Красные, утверждающие, что Бога нет, а в церквях нужно разместить склады и кинотеатры, если в России и существуют, то в исчезающе малом количестве. Ненамного больше и классических белых — когда в Петербурге пришлось демонтировать также и памятную доску Александру Колчаку, за нее не вступился ни один человек. Вероятно, "красным" следует считать Сталина, а "белым" — того же Маннергейма, но мы видим, что к примирению по этим вопросам еще не подходили. Организаторы установки доски тоже попробовали примириться по 1917 году, игнорируя последующие события.
За прошедший век в России одни конфликты отодвигались в тень, возникали новые, другие конфликты, переплетаясь самым невероятным образом, появились новые счета, сквозь которые проросли и старые обиды. Те, кто сейчас выступает против передачи собора, вряд ли готовы признать за собой грехи прадедов, и поэтому не чувствуют на себе никакого взаимного прощения, о котором говорит Кирилл. Их ли прощают, или давно умерших, расстрелянных, погибших на войне прадедов? А если их, то за что?
Это церковь, может быть, способна игнорировать контекст времени, но у людей это получается куда хуже. С позиций XXI века прощение церковью тех, кто разрушал храмы, уже не выглядит такой уж однозначной ценностью, так что и примирение выглядит не компромиссом, а контрреволюцией. И для тех, кто поддерживает передачу, она тоже станет не примирением с оппонентами, а торжеством над ними.
Это церковь, может быть, способна игнорировать контекст времени, но у людей это получается куда хуже. С позиций XXI века прощение церковью тех, кто разрушал храмы, уже не выглядит такой уж однозначной ценностью, так что и примирение выглядит не компромиссом, а контрреволюцией. И для тех, кто поддерживает передачу, она тоже станет не примирением с оппонентами, а торжеством над ними.
Для настоящего примирения — а не просто примирения с реальностью — эту историю, пожалуй, нужно начинать с чистого листа. Шанс на это был в 1990-е, но уже, кажется, потерян. Впрочем, существует также точка зрения, согласно которой примирение можно объявить указом. Но почему-то в таких случаях выходит один только раздор.
