В понедельник во всех российских школах пройдут уроки, посвященные Первой мировой войне. В преддверии этого Министерство культуры разослало специальные методические рекомендации. Среди прочего там, к примеру, рассказывается о документальной игре — авиасимуляторе, который "позволяет оказаться внутри первого в мире пассажирского самолета "Илья Муромец". Во время Первой мировой войны эти самолеты были переоборудованы в бомбардировщики, и из них сформировали "эскадру" — предшественницу дальней авиации наших дней. Действие разворачивается над сегодняшней Западной Украиной".
"ДП" попробовал разобраться, почему, создавая "единую логику преподавания, которая должна основываться на объективности, уважении к собственному прошлому и любви к Родине" (В. Путин), Россия в итоге даже не столько переписывает историю, сколько пытается корректировать память и коллективные воспоминания людей.
Столетие Первой мировой, мистически или нет, совпало во времени с присоединением Крыма к России, и оба события вдруг встроились в единую логическую цепочку. Ожидание войны со всем миром, в которую вот–вот вступит Россия, если еще не вступила, вынуждает искать тревожные параллели между околоукраинскими событиями 2013–2014 годов и сценарием международного конфликта 1914 года, о котором в России мало вспоминали предыдущие 100 лет, но теперь разом заговорили все.
Что нужно помнить
Слова Владимира Путина о братоубийственной войне и об украденной победе, произнесенные во время открытия памятника героям Первой мировой на Поклонной горе, звучали как предостережение, но вряд ли были услышаны теми, для кого предназначались.
Это одно из следствий российской государственной политики памяти, которую часто путают с исторической политикой, причем путают в первую очередь те, кто формирует эту самую политику. Так, Владимир Мединский в 2012 году одобрительно высказался о политике памяти при Сталине, называя ее при этом исторической политикой: "Вот при Сталине историческая политика была — был заказ на исторические фильмы, исторические книги… Потому что человек знал толк в идеологии и промывании мозгов".
Если подлинное событие, заключающееся в том, что 18 марта 2014 года Крым вошел в состав Российской Федерации, в работах историков останется крымским кризисом, аннексией Крыма или воссоединением Крыма с Россией, описанным в юридических и геополитических категориях, то в памяти современников сохранятся скорее "вежливые люди", российские триколоры в окнах накануне референдума и очереди к участкам для голосования, а главное — связанные со всем этим эмоции, будь то патриотический подъем или ненависть к оккупантам. Память — это набор ярких эмоциональных пятен, сюжетов, где действуют положительные и отрицательные герои, а несущественные детали отбрасываются, чтобы не затруднять стремительное развитие повествования. Примерно как шоу открытия Олимпиады в Сочи.
Говоря о предвзятой современной интерпретации прошлого, обычно цитируют расхожую фразу Артура Дрекслера "Историю пишут победители". Дрекслер, безусловно, имел в виду официальную историю.
Но помимо исторических знаний, запечатленных в научных исследованиях и открытых для общественности архивах, есть та история, которая хранится в памяти каждого человека, субъективная, отрывочная, собранная из всех попадавшихся ему в жизни источников. Это и роман "Петр I", и случайно прочитанная переписка Ивана Грозного с Курбским, и сериал про Анжелику, и телешоу "Имя России", и воспоминания бабушки, пережившей блокаду Ленинграда. Это городские легенды, которые пересказывают экскурсоводы, именуя Лебяжью канавку Лизиной, и прочий фольклор, изображающий Хрущева с ботинком в руке и кузькиной матерью на устах. Все это создает зыбкую эмоциональную канву, в которую вплетаются новые исторические факты по мере поступления и которая в конечном счете и определяет иррациональное отношение гражданина к прошлому своего народа.
Официальная политика памяти — это, говоря упрощенно, представление государства о том, что граждане должны помнить о своем прошлом и какие при этом эмоции испытывать. Помнить о Холокосте, но не помнить о блокаде Ленинграда, помнить о сталинской индустриализации и построенных на десятилетия вперед заводах, но старательно избегать лишних мыслей о жертвах террора, который происходил в те же годы. Гордиться там, где нужно, и аккуратно обходить острые углы там, где никак не удается поверить в абсолютную правоту своей страны и ее официальных представителей.
Рецепт политики памяти, подходящий для консервативной власти в кризисной ситуации, — это единая концепция исторического пути, пройденного страной. Мир противоречив, но его картина в умах современников должна быть целостна и бесконфликтна. История любой страны содержит конфликтные и темные страницы, но их толкование должно быть идеологически приемлемым. На это и направлены многочисленные российские инициативы последних лет, исходящие как от правительства, так и от авторов злободневных документальных фильмов на околоисторические темы.
Против врагов
Прелесть ситуации в современной России в том, что необходимость поправок в общественной картине мира всякий раз аргументируется внутренне противоречивыми и нечетко артикулированными соображениями, преднамеренно или непреднамеренно манипулятивными. А это приводит к малоэффективным действиям, таким как, например, предложенная Ириной Яровой в 2013 году уголовная статья за оправдание нацизма, которая должна была препятствовать пересмотру итогов Второй мировой войны, ужесточая ответственность, но парадоксальным образом смягчала наказание, уже предусмотренное действовавшими на тот момент статьями УК. После переработки этот закон все же был принят.
Были и более эксцентричные инициативы. Так, создание государственной комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, бесславно и безрезультатно просуществовавшей в 2009–2012 годы, объяснялось наличием некоторых неназванных врагов, которые хотят навредить великой стране, избытком идеологии в исторических дискуссиях и тому подобными аргументами. Сергей Нарышкин, глава комиссии, в 2009 году обещал, что этот институт будет "организующим началом по обеспечению защиты нашей собственной истории от недобросовестных попыток ее искажения". Кто пытается исказить историю, в чем состоит недобросовестность попыток и кто такие "мы", собственники истории, оказавшейся в опасности, Нарышкин тогда не уточнял, как и не пояснял, в чем конкретно заключается сама фальсификация.
Нынешний метод работы с темными местами российской истории — это косметический ремонт вместо капитального. Вместо того чтобы поддерживать системную исследовательскую работу с документами, архивами, свидетелями исторических событий, чтобы ответить на все еще мучительные для общества вопросы, государство пытается запретить сами вопросы. Тому свидетельства — намерение закрыть телеканал "Дождь" за январский опрос, оскорблявший чувства ветеранов, законопроект об уголовном наказании за обсуждение отечественной истории, недавнее предложение квалифицировать как экстремизм любые попытки поговорить на тему, а не отдать ли Крым обратно Украине, и проч.
Вместо того чтобы заделать дырку в стене, ее завешивают ковром или заклеивают новыми обоями в цветочек. Ткнув в обои пальцем, любой желающий обнаружит под ними пустоту. Очевидно, что возможности устранить все двойственные прочтения российской истории сейчас, сию секунду, просто нет, это долгая работа множества исследователей, требующая материальных затрат и времени. В той же мере очевидно, что жить как–то надо и преподавать историю в школах тоже как–то надо. И надо как–то снимать исторические фильмы, документальные и художественные. Но идеологизированная постановка задачи отдает введением цензуры, отливанием в граните лозунгов и двоемыслием для несогласных.
Памятники и праздники
Памятники и официальные праздничные даты направляют коллективные воспоминания в единое русло. Как придуманный в 2004 году праздник 4 ноября, символизирующий национальное единство и в то же время приближенный на календаре к 7 ноября, дню Великой октябрьской социалистической революции, который мы праздновали в течение 70 лет, а потом пытались переименовать, чтобы устранить следы коммунистической идеологии, но вовремя осознали, что создать новый стереотип легче, чем реорганизовать старый. К аргументации этого переноса была привлечена тяжелая артиллерия в лице митрополита Кирилла, который счел неправильным подходом "пытаться понизить значение такого исторического дня" и почему–то сравнил 4 ноября с 9 мая: "Ведь во время Великой Отечественной войны фашисты в Москву не вошли, и Гитлер на место Сталина не сел в московском кабинете. И вертикаль власти не была разрушена, и страна была управляема. А в то страшное Смутное время враг захватил столицу, вошел в Кремль, разрушил всю вертикаль власти, и на что оставалось надеяться? На помощь Божию, на Русскую православную церковь, которая сумела тогда мобилизовать людей, и на нравственное и патриотическое чувство нашего народа". Результат подобной аргументации предсказуем — через 10 лет после появления новой красной даты две трети россиян не знали, что именно мы празднуем в этот день.
Недавнее переименование дня снятия блокады Ленинграда по случаю 70–летней годовщины со всей очевидностью подтверждает, что противопоставлять лакунам и мифам громоздкие номинации — последнее дело. Новое название "День полного освобождения советскими войсками города Ленинграда от блокады его немецко–фашистскими войсками (1944 год)" было внедрено для того, чтобы напоминать недостаточно образованным согражданам о смысле исторической даты, да так, чтобы у них от зубов отскакивало. Только вот что должно остаться в памяти о 900 днях блокады и освобождении Ленинграда? Не мороз, не голод, не метроном и не остановившийся трамвай, а войска, боровшиеся друг с другом за город как за некий безжизненный объект.
Хребет понимания
О необходимости единого учебника истории для средних школ Владимир Путин объявил еще в 2011 году, аргументируя это требование традиционно противоречивым образом: среднему образованию нужна единая, внутренне непротиворечивая, свободная от идеологии картина отечественной истории, в которой в то же время содержались бы правильные акценты, расставленные в нужных местах: "По некоторым вопросам споры будут веками, но при преподавании нельзя допустить идеологизации. В прошлой системе проскакивали такие вещи, которые можно назвать плевком в лицо. Нужно избавиться от идеологического мусора".
Школьный учебник и школьный урок истории — это многократно интерпретированные и разжеванные факты, которые остаются скорее в эмоциональной памяти не очень взрослого человека. Именно в эту эмоциональную память Владимир Путин предлагает внедрить идеологическую составляющую, именуя ее официальной оценкой: "Полагаю, что должна быть единая концепция этого учебника, линейка этих учебников, которая показывала бы нам хронологию событий и официальную оценку. Без официальной оценки не будет самого хребта понимания того, что происходило с нашей страной в течение прошлых столетий и десятилетий".
Концепция учебника уже одобрена президентом, он должен быть дополнен и главами о Крыме и Севастополе. Методические рекомендации, предложенные Министерством культуры для урока мужества, посвященного памяти героев Первой мировой войны, призывают — разумеется — к воспитанию патриотизма. Причем в характерных канцелярских выражениях, грамматическое согласование которых лучше не комментировать вовсе. В списке "задач Всероссийского урока" значится "содействовать осмыслению сущности патриотизма и форм его проявления на примере истории Первой мировой войны; способствовать возникновению стремления молодежи к службе в Вооруженных силах, готовности граждан к защите Отечества, сохранению и развитию его славных традиций". И снова всплывают попытки "искажения и политизации истории", а также "упрощенческие подходы", которым следует противопоставить патриотическую объективность.
Телеистория
Телевизионные фильмы и ток–шоу об исторических событиях, может быть, и основанные на архивных документах и знаниях экспертов, для публики становятся концентрированной эмоцией по тому или иному поводу, тем самым укладываясь в концепцию памяти, а не исторической науки. Печальным экспериментом стало телешоу 2008 года "Имя России", смысл которого заключался в выборе 12 самых важных для России исторических фигур по итогам зрительского голосования. На первом месте с огромным отрывом регулярно оказывался Иосиф Сталин. Чтобы подвинуть идеологически неудобную фигуру хотя бы в середину списка, организаторам пришлось менять условия голосования и начинать процедуру заново.
Исторические фильмы тоже становятся полем идеологической войны не за историю, но за память. Недавний запрет российских фильмов "Белая гвардия" и "Иван Поддубный" на территории Украины под тем предлогом, что они демонстрируют пренебрежение к украинскому языку и государственности, а отдельные факты в них искажены и переписаны в пользу России, свидетельствует о том, что нынешняя украинская власть тоже заботится об идеологической правильности воспоминаний своих граждан. В первую очередь это касается отношений с Россией, обозначенной в обобщенной формулировке как "иностранные государства": "Соответствующий приказ Государственного агентства Украины по вопросам кино издан с целью противодействия информационной агрессии иностранных государств, информационно–психологическому воздействию, усиления контроля за соблюдением законодательства по вопросам информационно–психологической безопасности с учетом социально–политической ситуации в стране".
Мемуары
Личный опыт проживания исторических событий, выраженный в мемуарах и современной им альтернативе — записях в соцсетях, не очень поддается государственному контролю и каким бы то ни было рациональным механизмам управления. Выражение "врет как очевидец" не о патологической склонности к вранью, а об особенностях восприятия ситуации вовлеченным в нее человеком: восприятие это искажено, но он верит в то, что все происходившее с ним происходило именно так. Даже воспоминания ветеранов о Великой Отечественной войне звучат по–разному в зависимости от того, где и когда воевал ветеран. Участвовал в наступлении после 1943 года — воспоминания звучат как воспоминания победителя. Пришел на войну в самом ее начале, когда советская армия отступала и терпела сокрушительные поражения, — помнит горечь и унижение. Это, конечно, не фальсификация истории, а многообразие жизненного опыта. Но современные технологии позволяют фальсифицировать что угодно, в том числе и документальные фотосвидетельства, распространяя фейки и вбросы. Таким образом, свидетельства могут стать оружием информационной войны, к которой готовит нас Владимир Жириновский, но это уже не история, а повседневность: "Моя специализация — это информвойна. Это очень полезный навык сейчас в свете того, что происходит на Украине".
