Маленькие победы

Выражение «раньше и небо было голубее, и трава зеленее» подходит не ко всякому «раньше», — те, чье детство и юность пришлось, скажем, на Великую Отечественную, крайне редко вспоминают свою юность как время, когда «все было лучше». Общее ощущение ежедневной лучезарности складывается не из больших побед, а из маленьких радостей, и чем больше этими радостями наполнена твоя прошлая жизнь, тем и трава в той жизни была зеленее, и, разумеется, небо голубее, и даже поезда – во времена светлого царства социализма была такая замечательная загадка: «Зелененькое, голубенькое и колбаской попахивает» — ответом служил поезд «Москва – Иваново», который так и назывался «колбасный поезд». Поезд, наполненный  московской колбасой и ее счастливыми обладателями, к концу пути начинал сильно вонять – колбаса портилась и тоже становилась сине-зеленой, как вагоны, трава и небо в одной натуральной (а как же, тогда ведь все было натуральное, не как сейчас) оболочке. Но запах радости перебивал вонь – поезд ждали, колбасу сначала покупали в Москве – радовались, потом везли – радовались, продавали и раздавали – радовались, получали и ели – а это было вообще счастье, натуральное, как колбасная оболочка.

В Ленинграде радости были не такими сильными, но зато ежедневными – развращенная полустоличная публика нахально желала есть каждый день, и каждый день каждый гражданин вел свою маленькую битву и одерживал свои маленькие победы в поисках еды – не какой-нибудь, а вкусной. Потому что простая, невкусная еда – ну совсем невкусная, даже с учетом детства, юности и зеленой травы – была кругом. Особенно много такой еды было в овощных магазинах, пахнущих своим подгнившим содержимым на весь микрорайон. Капуста – пожалуйста, морковка – пожалуйста, картошка – на здоровье. Этот корм, полностью соответствующий по содержанию вегетарианским запросам современной гламурной гуманно-ориентированной молодежи, к сожалению, вопиюще не соответствовал этим запросам по форме – картошка (и все остальное, но картошка – особенно) была в таком удручающем состоянии, что я, будучи в нонконформистском подростковом возрасте, просто отказывалась идти ее покупать – я не могла себя компрометировать авоськой, воняющей на всю улицу.  Да, это правда — картошка была очень дешевая. И капуста. Но все это приходилось покупать, учитывая грядущую санобработку – вырезание глазков из каждой картофелины, выбрасывание совсем никуда не годных экземпляров, деление на половинки и четвертинки и прочие извращения. В результате вместо одного килограмма картошки покупалось три, а на щи, к примеру, шло два-три кочана капусты – того, что оставалось от двух-трех кочанов, ну и так далее. Овощная закупка могла стать и более приятным делом – для этого требовалось заслужить симпатию овощного продавца. Сделать это было довольно легко —  достаточно было не пытаться протестовать против гнилья, не терзать продавца и очередь тупыми просьбами дать «получше», не выхватывать из воняющей кучи и не потрясать перед согражданами каким-нибудь особо безобразным экземпляром с воплем «Вот что это?» — словом, вести себя скромно и достойно, как полагается настоящему ленинградскому интеллигенту. После нескольких лет такого правильного поведения продавец мог сам, исключительно по личной инициативе, начать сыпать тебе картошку посуше, капусту посвежее и морковку, похожую на морковку, а не на вяленые крысиные хвостики.  

Что радовало нас тогда в этой овощной ситуации? То, что в магазины попадало, безусловно, самое лучшее – худшее я видела в других местах – на колхозном поле и на овощебазе. Это худшее очень сильно разнилось между собой. Худшее, росшее на колхозном поле, куда был заслан наш студенческий трудовой десант, называлось так же, как и в овощном – капустой, но было похоже, скорее, на баобабы. Зачем надо было выпалывать хилые сорняки, выросшие в тени этих мутантов, через которые нам было даже не перелезть в один прием – этот вопрос не дает мне покоя до сих пор. Второй вопрос еще загадочней – куда отправлялась эта гигантская капуста, и почему на овощебазе, где мы тоже трудились в процессе получения высшего образования, она встречала нас в совсем другом виде – маленькая, гниленькая и сама похожая на сорняк? Если бы она усыхала по дороге, она, наверное, была бы сухой, но она, увы, была безнадежно мокрой. Но лично я капусту не перебирала, только видела. Я занималась картошкой – разумеется, в высоких резиновых сапогах. В чем еще можно было ходить по колено в воняющей картофельной жиже, вылавливая из нее отдельные картофелины – а именно они  были одновременно и тем лучшим, с чем мы потом встречались в овощном, и тем худшим, что я вообще держала в руках за всю свою жизнь. Про овощебазный лук я могу сказать одно – те, кто его разбирал, в ответ на наши жалобы на картофельную вонь и слякоть начинали дико ржать – уж они-то обладали высшим, неоспоримым знанием, что есть «худшее» и как оно выглядит и пахнет.

Посему мы, в целом, были очень довольны, покупая в овощных лучшее из лучшего – не мутантов, не жижу в банках, а полноценные овощи, пусть и кривенькие, и косенькие – достойную пищу достойных людей.

Но к радостям – маленьким или большим — заход в овощной никак было не отнести, в нем не было экстрима, борьбы и счастья от побед. Зато все это наличествовало в рыбно-мясных, а особенно, в бакалейно-гастрономических отделах.  Рыбы тогда было полно – мойвы и иваси, кстати, до сих пор не знаю, что это такое.  Мойву мы покупали для кота – просто и удобно, один раз купил, один раз сварил – целую неделю кот сыт. Главная задача при покупке мойвы была  – не попасть в магазин в тот день, когда в продажу поступал хек или треска – а бывало и такое! Очередь снаружи и внутри воспринимала тебя с твоей мойвой как хитрого шпиона, врага, который прикрывается голодным котом для покупки редкой птицы — серебристого хека. Разумеется, это было не праздное обвинение – каждый купленный тобой хек уменьшал шансы на его приобретение стоящими в конце очереди. Но зато с каким триумфом я говорила продавцу «Мне – мойву!» — мол, а хека сегодня не надо. И по-подростковому гордо удалялась, унося на себе тяжелые, недоверчивые взгляды оставшихся. Впрочем, рыбу мы почти не покупали. Свежая рыба была нам, ленивым, недоступна из-за всей этой лабуды с очередями, а с мороженой риск был просто огромен – кто хоть раз размораживал тухлую рыбу, тот понимает, о чем я. Омега-3 и прочие рыбные составляющие поступали нам в виде шпротного паштета – его было просто завались во всех магазинах, и его непередаваемо едко-рыбный вкус, действительно, забыть трудно. Зато он был всегда, и как это было здорово – знать, что когда бы ты ни захотел есть, ты всегда можешь купить и открыть баночку шпротного паштета, а наедался ты им с первого же бутерброда, потом только рот прополоскать – и можно дальше не думать о насущном. Шпротный паштет – это была серьезная маленькая радость, влияющая на восприятие цвета травы и неба, но были и покрупнее – скажем, знаменитый символ брежневского социализма, — колбаса. Я свидетель – в Ленинграде колбаса была.  Я не помню названий, но я помню цвет – она была ярко-розовая и двух видов: с жиром и без. Жир я выковыривала, и тогда получалась как бы «Докторская». Настоящую «Докторскую» тоже всегда можно было поймать, обежав два-три магазина и отстояв всего одну очередь, так что это неправда, что ее не было. Колбасу мы сначала ели, а потом, на третий день, жарили, что осталось, и у жареной колбасы был вкус долгоиграющей маленькой радости.

Хуже всего дело обстояло с мясом – зато и радость при поглощении конечного продукта была бесконечной. Кто помнит СССР – тот помнит знакомого мясника или же его отсутствие. Мясо продавали с черного хода – увы, помню и я эти черные ходы и мясников в грязных халатах, обляпанных кровью. С белого хода продавали кости. Для человека, не желающего вступать в преступную спайку с мясником, но при этом алчущего мяса, имелся компромиссный вариант – из горы костей – скажем, пятикилограммовой, — можно было навырезать мелких кусочков на вполне приличный суп-бульон, который, между прочим, вполне приличная семья ела три дня.

Все это и были маленькие радости ежедневного приобретения и прокорма. Большие радости надо было доставать через знакомых – коробки конфет, майонез, зеленый горошек и шпроты (не путать со шпротным паштетом) – и откладывать на взятки и Новый год. Иногда через знакомых приходилось доставать и маленькие радости, которые неведомая сила вдруг сметала с прилавков – то вдруг на месяц пропадал сахар, то гречка, то лук. Но появлялись же они потом? Появлялись. Так что никто и не страдал – у кого тогда дома не было лишнего пакета сахара? Или хотя бы у знакомых? А если и не было, то всегда можно было открыть баночку «Варенья из лепестков роз», привезенного из Крыма, поразившего меня когда-то аскетизмом и выразительностью ассортимента главного магазина поселка Межводное, где на полках стояли рядами лишь кильки в томатном соусе и банки с вышеуказанным вареньем — базис и надстройка веселой крымской жизни.

Так что, как видите, со всеми категориями продуктов в период расцвета застоя все было нормально, кроме одного – чрезвычайно грустно обстояло дело с фруктами. Если бы они были только сезонными – так не проблема, но и в сезон сезонных фруктов не было. Это было очень печально для молодого организма, и я покупала иногда один-два персика на рынке по оглушительной цене и реально мечтала – а я была не из голодающих! – хоть раз в жизни наесться персиков. Но и тут меня ожидала большая, просто огромная маленькая радость – я действительно наелась персиков за последние годы. И если эти последние годы считать как один большой раз за всю мою жизнь, то, значит, мечта сбылась, а кроме сбычи мечт юности, когда и трава была голубее, и небо зеленее, и наоборот, — мне больше ничего и не надо.