В каких случаях Путин включает чувство юмора и каким образом реагирует на самые неудобные вопросы

Чувство юмора Владимира Владимировича всегда было трудным для восприятия: грубоватым, многословным, с печатью тяжеловесного германского духа и посконной народности одновременно.

Его первые интервью запомнились категорично–брутальными репликами "У нас везде Чечня" — о ситуации в экономике России и "Если в туалете поймаем, то и в сортире их замочим" — о террористах. Функция этих и им подобных речевых оборотов вполне понятна: установить контакт с аудиторией, попытаться сблизиться с нею за счет упрощения смысла и эмоционального насыщения фразы. В контексте общей напряженной риторики первых месяцев власти Владимир Путин, очевидно, не был способен ни на что более светское — при всем желании понравиться аудитории.

Зато Путин никогда не лез в карман за афористичной репликой в ответ на неприятный вопрос, чередуя жесткую агрессию и трогательную самоиронию. Неприятными для Владимира Путина на протяжении всех лет его президентства и премьерства были примерно одни и те же темы: Кавказ и Чечня, коррупция и правосудие, внутриполитические конфликты и столкновения с внешнеполитическими партнерами–оппонентами. В общем, все те неразрешимые проблемы, которые сопровождают Россию едва ли не последнюю тысячу лет. Поскольку Владимир Путин в своей риторике всегда, с самого начала своей публичной карьеры, отождествлял себя и государство, свои политические интересы и интересы России, нет ничего удивительного, что неприятным для него было именно то, что неприятно для всей страны. За державу было обидно в самом прямом смысле этой расхожей цитаты. И именно оскорбительное, по представлениям Путина, для всей страны заставляло его высказываться наиболее резко, показывая себя нетерпимым и непримиримым оппонентом. На личную критику он никогда не реагировал с такой агрессией, как на упреки в недостаточной демократичности России, исходящие от США например. Или на вопросы о коррупции, которые по косвенным признакам Путин считает неуместными в устах именно тех, кто их задает публично. С вопроса Михаила Ходорковского о коррупции, например, началось дело "ЮКОСа" в 2003 году. На февральской встрече олигархов с президентом Ходорковский обвинил в коррупции компанию "Роснефть", на что получил от Путина резкое критическое замечание: "А вы–то как приватизировали "ЮКОС"?", дополненное встречным вопросом: "У вас с налогами все в порядке?" Дальнейший диалог Путина и Ходорковского разворачивался, как мы знаем, уже в невербальной плоскости.

Правда, на августовское открытое письмо Андрея Макаревича о той же коррупции — впрочем, без указания конкретных имен и сделок — Путин ответил уже значительно мягче. Хотя туманная критика неназванных жалобщиков на откаты, рупором которых стал Макаревич, все равно превратилась в традиционную претензию к бизнесу: "То, что люди обращают на это внимание, уже неплохо. Но вряд ли те, кто обращает на это внимание, могут предложить эффективные способы борьбы с коррупцией. Второе письмо следовало бы адресовать и представителям бизнеса, потому что это в значительной степени и с их подачи происходит провоцирование ситуации подобного рода". То ли за 9 лет ситуация с коррупцией стала приятнее для обсуждения — вот ведь и в Чечне "коррупционная составляющая минимальная", как мы узнали во время "Разговора с Владимиром Путиным" в декабре 2011 года, — то ли масштаб путинского ответа зависит от социального статуса задающего вопрос.

В беседах с представителями США (или НАТО, или просто западной системы ценностей) Путин традиционно придерживается линии "не ваше дело". Именно с этой позиции была произнесена злополучная фраза о подводной лодке "Курск" в прямом эфире с Ларри Кингом. Ни один содержательный ответ о подлинных причинах гибели военной субмарины не был бы уместен в той давней беседе с американским журналистом, равно как и пространное объяснение на тему: мне не хотелось бы говорить об этом. Единственным вариантом ответа оказалась коммуникативная грубость. Буквализация вопроса и проистекающая из нее буквализация ответа. "Утонула" — это буквальный ответ на вопрос о том, что случилось с "Курском", подлинное содержание которого заключается в том, чтобы дать понять собеседнику: он не прав, он заходит на запретную территорию. Аудитория неизбежно восприняла эту грубость как направленную на весь российский народ и на погибших, поэтому отреагировала на реплику резко негативно. Вероятно, тот прецедент не заслуживает того, чтобы быть названным коммуникативной удачей, но приемом нарочитой буквализации Путин с тех пор пользуется часто. И в тех же целях. Именно так он реагировал на вопросы о Ходорковском в 2010 году и о беспокойстве в Кремле, вызванном протестными акциями оппозиции в 2011 году:

—Вы считаете справедливым, что Михаил Ходорковский уже который год сидит в тюрьме? На ответ я даже не рассчитываю, так как вам больше по душе вопросы благодарных бабушек и вопросы о вашей любимой собаке.

—У меня две любимые собаки. Я не знаю, какую из них вы сейчас имеете в виду. Что касается благодарных бабушек, то да, действительно, мы все, я считаю, в долгу перед гражданами России старшего поколения, и мы эти долги должны отдавать. И мы еще не все сделали для них, хотя пытаемся делать, и кое–что получается, но сделали еще не все. Что касается Ходорковского, то я уже высказывался много раз на этот счет. Если вы считаете, что я должен сказать еще что–то по этому вопросу, могу сказать. Я так же, как известный персонаж Владимира Высоцкого, считаю, что вор должен сидеть в тюрьме. А в соответствии с решением суда Ходоровскому вменяется в вину хищение, хищение достаточно солидное.

—Говорят, что события 5–6 декабря в Москве и Петербурге вызвали растерянность в Кремле, писали даже, что там постоянно шли экстренные совещания по ночам. Владимир Владимирович, это правда?

—Меня не вызывали на эти совещания, я не знаю. Я скажу откровенно — я что–то растерянности там не заметил. Я в это время, скажу откровенно, пытался и пытаюсь до сих пор научиться играть в хоккей. Я как корова на льду — до сих пор пытаюсь что–то изобразить. Не очень обращал внимание на то, что происходит. Но растерянности никакой в Кремле не заметил. Хотя я давно там не был, честно говоря.

Первоочередная задача Путина в напряженном конфликтном диалоге — отбиться. Цель заставить оппонента или аудиторию смеяться он в таких обстоятельствах не преследует. Комический эффект — эффект побочный и непостоянный. Если и выходит смешно, то чаще всего тогда, когда Путин не пытается специально пошутить. Так, заслуженный хохот вызвал его саркастический ответ Джорджу Бушу на реплику о том, что Америка принесла в Ирак свободную прессу и свободу вероисповедания: "Нам бы, конечно, не хотелось, чтобы у нас была такая же демократия, как в Ираке, скажу честно".

Вопросы, очевидно критические по своей цели, но направленные на Путина персонально, на его публичный имидж, на его отношения со СМИ и представителями оппозиции, Путин встречает совсем иначе. В некоторых обстоятельствах он склонен к самоиронии. Как правило, совершенно не смешной, но рассчитанной на то, чтобы вызвать человеческое сочувствие, и иногда даже вызывающей запланированную эмоцию. Хотя бывает и наоборот. Венцом самоиронии с обратным эффектом стала, конечно, автохарактеристика "как раб на галерах". В некоторых случаях, и чем дальше, тем больше, Путин позволяет себе продемонстрировать эмоцию не политика, а человека. Нескрываемое раздражение в декабре 2011 года: "Вы достали меня уже с этими выборами". Явная обида в предвыборном разговоре с Алексеем Венедиктовым о необходимом диалоге с оппозицией: "Они говорят: мы хотим дискуссии, власть нас не слышит. Мы их пригласили, но они не приходят. У меня возникает вопрос: они чего хотят? Они хотят сказать о том, что нет дискуссии, или они не хотят дискутировать?"

Такая же обида слышится и в недавней перебранке о журавлях, амфорах и пиаре с Машей Гессен, записанной, правда, самой Машей Гессен: "Но это же я придумал этих тигров! За нами еще двадцать стран, где обитают тигры, тоже стали этим заниматься. И я придумал леопардов!"; "…главное — привлечь внимание к проблеме. Это как с амфорами. Потом все начали кричать, что амфоры были подложены. Ну конечно, они были подложены! Но я же зачем нырял? Не для того, чтобы жабры раздувать, а чтобы люди знали свою историю".

На неудобные вопросы, на реплики–провокации Путин всегда дает эмоционально насыщенный ответ. Сама форма его реакции уже позволяет оценить, насколько приемлема для публичного обсуждения та или иная тема. Спектр путинских эмоций, как видно из всего вышеизложенного, не слишком разнообразен. Агрессия, гнев, раздражение, личная обида, грусть, преподнесенная как самоирония. Иногда агрессия принимает смягченную форму иронии и сарказма, как в случае с комментариями в адрес новоиспеченного оппозиционного движения накануне выборов 2012 года, все эти "контрацептивы" и "бандерлоги". В целом очевидно, что Путин постепенно персонифицирует свою политику, все больше говоря о конфликтных, напряженных точках языком личных эмоций.