Михаил Шемякин: "Сейчас у власти в основном находятся бесы"

"ДП": Вам приходилось сталкиваться с коррупцией?

Михаил Шемякин: Не знаю как назвать — с коррупцией или нет, но с несправедливостью и обманом я сталкиваюсь постоянно. Мне заказывают памятник многофигурный и просят сделать его быстро: меня везут в Мытищи, выбираем место для установки памятника, обмеряем площадь, фотографируем. Я заключаю какой–то временный контракт и говорю, что он составлен не очень добросовестно, мне отвечают: "Ну что вы, вообще, да мы дома свои продадим и расплатимся".

Я влезаю в долги, делаю большой памятник "Трагедия матерей и вдов", но выясняется, что мне его никтоМихаил Шемякин: "Сейчас у власти в основном находятся бесы" не заказывал. Когда я говорю, что были же какие–то бумаги, мне отвечают: "Нет–нет, это были чиновники какого–то "слабого разлива", они не имели полномочий". В результате я расплачиваюсь с долгами, а памятник стоит у меня в Клавераке.

Это только один из примеров. Я сделал проект памятника Гофману, который Путин взял под личный контроль, а канцлер Германии Шредер сказал, что тоже хочет участвовать. Я опять влезаю в долги. Михаил Швыдкой, которому поручено губернатором Калининградской области Боосом собрать деньги на памятник, заваливает меня килограммами бумаг на тему, как он пытается их достать. Опять с архитекторами выбираем место, обмеряем, фотографируем.

Сейчас памятник в гипсе готов, денег на отливку нет. Как это называть? Коррупция? Бюрократия? Обман? Жульничество или просто пренебрежительное отношение к искусству?

Недавно, когда я получал орден Дружбы в Кремле, я не рассыпался в экивоках президенту Медведеву, а просто сказал, что надеюсь, что он отнесется серьезно к проблемам искусства и будет помогать людям культуры выживать, творить и делать что–то. И что образ страны создается прежде всего из культурного потенциала.

"ДП": Некоторые оппозиционно настроенные деятели культуры считают, что ордена и государственные награды — это и есть скрытая форма коррупции. Так власть помогает молчанию интеллигенции.

Михаил Шемякин: Я думаю, в случае со мной они могут не беспокоиться. Сейчас у власти в основном находятся бесы, люди "дневного дозора". Уж так случилось, что от рождения я принадлежу к "ночному", "дневной дозор" "раскусил" меня еще в раннюю пору. Я был мальчишкой, 27 лет, иллюстрировал Гофмана. Вроде ничего опасного для Страны Советов. Но начались аресты, обыски, психбольницы и, наконец, высылка из страны навсегда.

"ДП": Но это было тогда. А сейчас чувствуете бесовскую энергетику?

Михаил Шемякин: Сейчас не сажают в сумасшедший дом. Художник может бегать голым, как Кулик, публично мочиться. Ездить за границу в виде собаки, в виде Шарикова. Свободы много, а толку мало. Толк должен быть в том, чтобы художники делали серьезные проекты, не обслуживали власть, а скульпторы не зарабатывали себе на жизнь памятниками паханам, погибших в разборках.

Я дружил с великолепным скульптором Львом Кербелем, который несколько лет назад ушел в миры иные. Зашел как–то к нему в мастерскую, там его старые великолепные работы, мастерские великолепные, а он сидел и стругал из мрамора какой–то совершенно безобразный памятник с уголовной физиономией, над которой склонился плачущий ангел.

Мне сказал: "Миш, я каждый день читаю газеты и, когда вижу, что опять подстрелили какого–то пахана, я думаю: Боже мой, наверное, снова придут ко мне, и у меня снова будут деньги".

"ДП": Вам заказывают такие работы?

Михаил Шемякин: Заказывают. Я отказываюсь. Но заказы иногда удивляют меня. Приезжала как–то делегация с Украины с предложением сделать памятник Мазепе. Это они предлагают мне — человеку, который восторгается Петром I и считает его великим новатором. А меня подбивают на то, чтобы я начал работать над памятником изменнику, которого некоторые украинцы считают национальным героем.

Я никогда не забуду, как в детстве мы ездили по Западной Украине, по тем местам, где свирепствовали банды. Как сейчас помню, с каким ужасом мы произносили имя Бендеры или бендеровцев, которые продолжали после войны действовать. Расправлялись с семьями офицеров, вершили зверские убийства, а мне хлопцы предлагают сделать памятник Бендере. Это какой–то абсурд.

"ДП": Вы создали памятник "Детям — жертвам пороков взрослых". Как вы думаете, почему так много жестокости по отношению к детям?

Михаил Шемякин: Потому что общество озверело. Очень много было вранья. Весь Советский Союз воспитывался в лучших моральных традициях. И нам внушали — мы самые умные, мы самые добрые, мы самые духовные, мы самые милосердные. На самом деле почти все понимали, что это вранье.

Все понимали, что у простого люда жизнь серая и убогая. Тем не менее хоть какая–то забота о народе была, потому что существовала коммунистическая мораль, которой сегодня нет. Когда на людей неподготовленных обрушилась свобода, мы и показали, какие мы. Россия является после стран Азии первой поставщицей детской порнографии, педофилии.

Мне стыдно иногда слышать выступления президента о том, что в 2010 году ветераны войны, блокадники получат жилплощадь. Старики, живущие по подвалам, думают, что к 85 годам их перевезут в какую–то жалкую квартирку, а может быть, даже костюм справят, чтобы в грузовике на парад провезти. В то же время мы знаем, что олигархи покупают яхты, самые большие в мире. Это абсурд.

Зачем нужно было революцию делать, истреблять лучших людей? Мы истребили аристократию, купечество, казачество. К своему богатству (к примеру, Демидовы) шли веками, трудились не покладая рук. Да, они делали Россию великой страной. А как заработали деньги наши олигархи?

Неужели революция была сделана, чтобы снова вернуться к такой форме капитализма? Для этого были уничтожены целые сословия, миллионы невинных людей. И это для того, чтобы создать карикатурную элиту богатеньких новых русских?!

Трагедия русского мужика в том, что он не хочет личного счастья, а хочет всеобщего. Это трагедия России. Если мы будем заниматься своим двором и помогать ближнему, будет гораздо проще дышать. Мы постоянно говорим о чем–то великом, а француз просто возделывает свой огород.

Едешь из Петербурга за город по одной стороне дороги — мусор, по другой — мусор. У человека в России нет ощущения, что он живет у себя дома, закон написан не для него. Да, если ты украл велосипед или мешок с ерундой — сядешь. Я помогаю Колпинской колонии (прокурор Юрий Чайка нам в этом помогал). Там сидят ребята по 4 года за то, что стоимость того, что они украли, превысила 180 рублей. По закону это хищение в крупном размере. А те, кто похитил миллиарды, "плывут в шоколаде". Опять абсурд.

"ДП": Если вы дружите с некоторыми чиновниками, то кого тогда называете бесами при власти?

Михаил Шемякин: Если я начну сейчас всех перечислять, а вы повторите, вам не поздоровится, я–то уж как–нибудь переживу. Мне один представитель власти сказал недавно: шумите вы много, господин Шемякин. Я говорю — пристрелить бы, да? И вы знаете, какая реакция? Казалось бы, сказать: что вы, ничего подобного! Он на несколько секунд задумался, сказал: "Да нет, уже поздно".

Бесы у власти... Я не могу сказать, что это вот Вельзевул, а это его приспешники. Это такая порода людей, которые, сами не понимая, могут травить интеллигенцию, перекрывать проекты. Есть люди — посмотришь и понимаешь — этот человек для тебя враг.

Зенки бесовские, как говорится в народе. Он нутром чувствует, что у меня другое начало, и нестыковка происходит. Чаще всего это те люди, которые прибиваются к власти, они беспощадны, хитры, изворотливы. Это и есть бесы, их много. Посмотрите по карточкам в газетах. Возьмите карандаш в руку или ручку, время от времени пририсовывайте рожки — вы тут же увидите, что рожки точно на месте.

"ДП": Вы часто так делаете?

Михаил Шемякин: Мне не надо, я человек с воображением, мне и большие рога представить не сложно.

"ДП": Над чем сейчас работаете?

Михаил Шемякин: Это книга воспоминаний о Высоцком, я над ней работаю 6 лет: "Две судьбы. Высоцкий. Шемякин". Там 42 иллюстрации, по одной на каждый год. Очень сложно иллюстрировать поэзию. Исходя из того, о чем мы с Володей много говорили, я раскрываю того Высоцкого, которого власти боялись, и показываю в своих работах, почему боялись. Например, песня "Вдоль обрыва".

Я видел, какие делают обычно иллюстрации — пьяный мужик вдоль обрыва скачет. А мы когда с Володей говорили, он говорил о своем обрыве и о моем. Мой обрыв — это для него был длинный коридор коммунальной квартиры, по которому меня с руками за спину вели на допрос или на арест. Для Высоцкого обрыв был — сцена, чуть–чуть лишнее слово, сказанное со сцены, и он падает в лагерь.

Поэтому у меня "Вдоль обрыва" такая иллюстрация: идет спектакль на Красной площади, его смотрят Волк в мундире Сталина с Госпожой Смертью. По сцене лошади в черных попонах волокут гроб, за которым идет Пушкин. И ангелы с картонными нимбами, поскольку это актеры–статисты. Только в небе плывущие облака образуют силуэты несущихся коней и лик Бога.