Худрук Derevo Антон Адасинский: "Питерские люди попрятались куда–то"

"ДП": Антон, вы, до того как поступили в "Лицедеи", имели прямое
отношение к кино и фотографии. Можно ли сказать, что сначала фильм "Юг.
Граница", а теперь ваше участие в жюри фестиваля Open Cinema — это
возвращение к кинематографическим истокам?

Антон Адасинский: Не совсем. Я постоянно в какой–то степени
был занят кино. И визуальный театр, визуальный танец, то, как движутся объекты
на сцене, вся эта картина имеет много общего с кино. Поэтому я с радостью буду
смотреть талантливые работы на фестивале. И в этой конкурсной системе, против
которой я всегда выступал, сейчас вижу большой смысл.

Всем молодым начинающим ребятам необходимы поддержка,
похвала, импульс для работы, понимание того, что их работа кому–то нужна. Потому
что сейчас в России искусство не так востребовано, как много лет назад. Я
прекрасно помню, как бесился из–за всех этих конкурсных ситуаций и соревнований
в Эдинбурге, но при этом сам себя ловил на мысли, что такое внимание к твоей
работе со стороны других, постоянная Антон
Адасинскийоценка твоих работ — все это подстегивает. И все эти
звездочки, медали, погоны — они тоже толкают вперед.

"ДП": Часто бывает, что в выходные в городе пойти некуда: нет
спектакля, концерта, который стоит посмотреть. Почему в культурной столице все
так плохо с культурой?

А.А.: Есть причины, конечно. Поколение, которое сейчас
делает, скажем, танец, то есть поколение, у которого есть идеи, внутреннее
желание что–то сказать, оно по закалке чуть слабее, чем наше поколение. Или,
возможно, они такие же по внутренним силам, но давление, которое испытывают от
окружающей действительности, стало сильнее. Мы жили в вакууме. Никого ничего не
волновало.

В магазине есть хлеб–сало–спички–ботинки — выбирать не
из чего, разрываться не между чем. Зарплаты дворника мне хватало, чтобы
заниматься любимым делом на сцене и 4 часа в день махать метлой, хватало денег
даже снимать комнату. В наше время, если парень хотел что–то делать на сцене, он
шел в ЖЭК и просил комнату для работы, и ему ее давали и не думали брать денег
за аренду.

Сейчас приходишь и просишь поработать–позаниматься, а тебе
говорят: "Да, пожалуйста, $15 за квадратный метр — и занимайся сколько
хочешь! Нынешние денежные отношения убили все возможности для молодых людей
заниматься театром. Поэтому я оговорюсь: ребята остались такими же сильными, но
давление стало мощнее, и, чтобы победить этот окружающий маразм, нужно быть
гораздо сильнее, чем были мы.

Чтобы пробиться, нужно еще сильнее накачивать мышцы, голову
и сердце. Быть сильнее меня еще раз в пять. Сложно себе представить, что многим
это удастся. Сейчас, чтобы сохранить качество работы, мы приезжаем в Россию
только выступать.

"ДП": Сил не хватает?

А.А.: Сил хватает. Я пачкаться начинаю. Вот вижу эту тучу
рекламы, и вся она об одном и том же. Все это лезет в глаза, в голову. Тяжело. Я
не стал бы здесь делать театр, хотя раньше очень хотел. Иначе навсегда ушел бы
от высокой романтики и высокого танца.

"ДП": Вам удается каждый день делать что хочется или иногда
приходится ломать себя?

А.А.: Ничего не приходится ломать. Я абсолютно счастливый
человек и всем того же желаю.

"ДП": И как стать счастливым?Худрук
Derevo Антон Адасинский: "Питерские люди попрятались
куда-то"

А.А.: Если у человека есть понимание проблемы, то есть того,
что что–то мешает ему быть счастливым, проблему нужно решать, а не думать о ней.
Проблема решается жестко, большими поступками.

"ДП": Вы самому главному в своей жизни у кого научились?

А.А.: Работать научился у Полунина. Кроме творческого
раздолбайства в театре должна быть еще железная дисциплина, иначе там все
развалится. Вот этому научился. У него же научился уважать людей, которые
помогают выйти тебе на сцену. Всех тех, кто за тебя делает черную работу, им
нужно очень хорошо платить. А человеческим качествам? Точно не помню. Но я как
обезьяна: если мне нравится то, что я вижу, я копирую.

"ДП": Есть вещи, которые вам сейчас режут глаз, когда приезжаете в
Россию?

А.А.: Я особенно ничего не вижу. Особо не гуляю, в театр не
хожу, телевизора у меня нет, 18 лет его уже не смотрю. Только видео иногда.
Радио не слушаю, газеты не читаю. Я это умышленно делаю. Зачем мне смотреть всю
эту фигню? Поэтому я скорее больше ощущаю. А Петербург изменился.

Люди какие–то полуголые по улицам ходят, говорят на каком–то
лексиконе каменного века, вернулась гопота на улицы, которая была в 1991–1992
годах, такие компании, сидящие на скамейках и задирающие прохожих. Как–то очень
грустно на улице. Извините за такой негатив, но на улице трудно отдохнуть стало.

Питерских лиц, милых старушек–одуванчиков, говорящих на
сложном русском языке, интеллигентов — их просто нет на улице. В общем,
такое наблюдение: питерские люди попрятались куда–то или за город уехали жить.
Потому что там нет этих безумных городских вибраций. По нашей традиции к минусам
надо сразу добавить что–нибудь позитивное. А позитивное то, что город стал
гораздо чище.

"ДП": Если бы не театром, чем бы в жизни занимались?

А.А.: Музыкой или кино.

"ДП": То есть что–нибудь, обязательно связанное с культурой. А
политика не интересна?

А.А.: В политику бы пошел, если бы видел конкретные задачи,
которые могу решить. Могу, скажем, помочь какому–нибудь народу типа ительменов
организовать свою автономию, вернуть свой язык, культуру. Потому что когда
уходит культура, исчезает нация.

"ДП": Но из–за того, что исчезнет культура ительменов, ни мне, ни еще
5 млн петербуржцев точно хуже не станет.

А.А.: Культура и здесь исчезает. А без нее у нас наступит
полная задница уже в ближайшем будущем. В каком бескультурье дети сейчас
растут?! Те дети, которым сейчас 5–6 лет, лет через десять что это будут за
люди? Я боюсь этого поколения.

"ДП": С чем по вкусу можно сравнить славу, популярность,
успех?

А.А.: Тут есть проблемы. У меня вообще мало хороших знакомых
и совсем единицы, можно по пальцам одной руки пересчитать, тех, кто со мной
общается нормально, как просто с Антоном, тех, кому совершенно не важны мои
заслуги, медали, успех. Большинство же смешивает меня общественного,
сценического со мной — нормальным, обычным человеком. Еще больше тех, кто
смотрит на меня как на Бога.

Вот хочется с кем–то пообщаться нормально, а через два слова
слышишь: "Ой! А вы Антон Адасинский?! Ой, а…" И дальше — полная труба. Да,
есть проблема. Но и потом, так получается, что когда зарабатываешь какой–то
статус, возможности, от тебя люди начинают чего–то постоянно хотеть. Внутренне
чего–то им надо: то ли помощи, то ли совета, то ли денег. Это мешает. Потому что
вопрос–то простой, блин: а чего сам не разбираешься, зачем тебе совет из моей
жизни, до которого я сам в свои годы дошел?

И вот что еще хочу сказать. Мне жалко, что уходит поколение
ремесленников. Чтобы добиться определенных вещей на сцене, нужно очень много
работать, а не просто лечь в тренировочных и поливать себя помидорами. Сейчас
люди хотят получить результат как можно быстрее: успех завтра, а деньги
послезавтра, а лучше наоборот.

"ДП": Вот если бы не было Derevo, этому миру было бы хуже? Есть люди,
которых вы, конечно, знаете и чью жизнь своей работой вы изменили?

А.А.: Актеру театра Андрея Могучего Олегу Жуковскому. Он
после нашего спектакля "Всадник" бегал всю ночь по лужам полуголый, на следующий
день собрал шмотки, уехал в Будапешт и создал там театр. И сейчас он в полном
порядке. А если не о людях искусства говорить, то на спектаклях возникает такое
кайфовое единение людей, которое помогает знакомиться, подружиться. Абсолютно
чужие до спектакля люди после идут вместе гулять, общаются. Может быть, даже
женятся.

"ДП": Вас называют юродивым, а вы себя — "другим". Мне почему–то
кажется, что вам нравится не быть собой, а быть отличным от других. И главное
слово — отличным.

А.А.: Я не стремился стать другим. Я стал другим, потому что
насквозь пропитан своей профессией. Поэтому мне довольно трудно общаться с
людьми, которые говорят о чем–то, чем я не занимаюсь. У меня на лбу написано
только одно. Я как сумасшедший рыбак, который только ловит, либо говорит о том,
как он подсекает карася, либо молчит, но думает только о том, как он ловит.

"ДП": В конце 1980–х гг. западная пресса называла Derevo
"арт–острием, прорывающим железный занавес". Дело сделано, занавес прорван. Чему
сейчас противостоять, что сейчас прорывать?

А.А.: Это они так нас называли. У нас не было никакой задачи
что–то прорывать и с кем–то там бороться. Мы вообще не понимали, что происходит
вокруг. Мы сидели полуголые в зале Дворца молодежи и делали спектакли, которые
никакого отношения не имели ни к советской действительности, ни к западной. И
вот за то, что мы не пытались играть на теме перестройки, гласности, нас увидели
и оценили. Потому что неожиданно появилось искусство в чистом виде.

"ДП": Когда вам будет 70 или 80 лет…

А.А.: Я не думаю, что вообще изменюсь к тому времени. Скорее
всего, просто откажет машина, но не физическая, скорее всего, это будет
творческая остановка. Когда я пойму, что больше не смогу работать и излучать
энергию на публику, я буду вынужден всю эту историю закончить. И уеду. Уже знаю,
в какую страну, но вам не скажу. В этой стране нет музыки, нет никакой культуры
в нашем понимании.

Люди там — часть мира. Вот здесь мы чего–то все
выпячиваемся, мир меняем, колбасимся постоянно, а там просто мир. Там счастье.
Потому что там у людей нет амбиций быть лучше кого–то, иметь тачку круче, стать
богаче соседа, завоевать соседнее государство… И эта "поездка" — решение
всей нашей компании. Думаю, это правильный ход остановки работы. С палочкой
сидеть на стуле и объяснять, как было хорошо раньше или писать мемуары точно не
буду.