Александр Шохин: Государству нужно поддерживать спрос, а не курс

Об этом он рассказал в среду в РИА Новости на пресс-конференции, посвященной развитию электронных торговых площадок в России.

Вопрос: Как долго может продолжаться мировой кризис?

Александр Шохин: Кризис мы потому и называем глобальным и мировым, что не мы его затеяли. И это уже все признали. Даже американцы, приглашая 20-ку в Вашингтон в некотором смысле извинялись за то, что кризис импортирован остальными странами и всем миром. То, что еще год с небольшим назад называли credit crunch уже этой осенью получило название "глобальный финансовый кризис".

В прошлом году очень аккуратно говорили: ну да, некоторые неприятности с ипотечным кредитованием и так далее, но можно из них выйти. Казалось, что дно кризиса придется на решение американских монетарных финансовых властей национализировать ипотечные агентства Freddie Mac и Fanni Mae. Но потом оказалось, что и частный банковский сектор, и инвестиционные банки под угрозой. Ушли далеко и ипотечные схемы, весной шестой по величине инвестиционный банк Bear Stearns был придержан казначейством США. А осенью то же казначейство и ФРС принимали уже иные решения. В частности не была оказана поддержка Lehman Brothers и на рынке последовала системная реакция, потому что рынок уже не понимал решений властей США, как они будут действовать на рынке дальше: помогать банкам, оказавшимся в сложном положении из-за этого ипотечного кризиса, или нет.

После краха Lehman Brothers последовала поддержка AIG и так далее. А кончилось это выработкой 700-миллиардного пакета помощи, который с трудом шел через конгресс, поскольку совпал с пиком избирательной компании. Однако оказалось, что и после принятия этого пакета, который, кстати, одновременно означал, что власти США, признали что столкнулись именно с глобальным финансовым кризисом, а не просто с credit crunch, спустя пару-тройку недель секретарь казначейства министр финансов Полсон и коллегия ФРС изменили видение на то, как надо использовать помощь. Вся эта неопределенность и отсутствие четкой позиции у монетарных властей страны-производителя кризиса породило волну недоверия в мире и серию падений фондовых рынков. В итоге сейчас мы имеем существенное падение фондовых индексов, несмотря на то что во всех странах, и в Европейском союзе, и в США, и в России, и в Китае, и в ряде других стран приняты пакеты помощи.

Мы уповали на саммит G20, но рынок на него позитивно не отреагировал, поскольку там больше было голых определений, чем конкретных шагов. Ясно, что до следующего саммита в апреле уже таких судьбоносных для рынка заседаний не будет. И это как бы совпадает со многими оценками, что дно кризиса, наверное, придется на начало следующего года. Некоторые наши эксперты считают, что это март месяц, это подтверждает и министр финансов. Все сходятся на том, что 2009 год в целом будет очень тяжелым и связано это в основном с тем, что разваливаются цепочки спроса. Кризис ли недоверия влияет на то, что контрагенты еще вчера хорошо сотрудничавшие начинают не доверять друг другу, нехватка ли ликвидности, резкое падении мировых цен на ту же нефть, на металлы, на другие товары сырьевого российского экспорта в данном случае на базовые commodities, либо это уже глобальная рецессия, глубины и продолжительности которой уже никто не знает, но тем не менее США и некоторые другие страны уже заявили официально о вступлении в стадию рецессии. Напомню, рецессия, это когда два квартала подряд ВВП (внутренний валовый продукт) показывает нулевой или отрицательный рост. Как говорят сами наши американские коллеги, в июле они еще спорили, о том, будет ли рецессия в США, а сейчас спорят о том, какой глубины и какой продолжительности она будет.

Оптимисты считают, что к концу 2009 года все рассосется, а пессимисты, считают, что это мероприятие затянется на 2-3 года. Многие пытаются подвести базу, считается, что Кондратьевский цикл виноват, некоторые считают, что Кондратьевский долгосрочный цикл смены технологической базы совпал с рядом других циклов, в том числе финансовым и так далее. Если считать, что здесь действительно совмещение нескольких циклов, в основе которых длинный Кондратьевский цикл, то безусловно мы должны выйти из этого кризиса в соответствии с китайским иероглифом: оздоровленными, обновленными и так далее, поскольку кризис будет означать и новые возможности. В основе его, я думаю, будет смена технологической базы некоторых производств, которая может выразиться в том числе и в другом масштабе потребления базовых ресурсов, например, энергетических.

Вопрос: Каким образом возможная девальвация рубля может повлиять на российские предприятия?

А.Ш.: Я хотел бы отметить, что уже несколько месяцев назад Центральный Банк, видимо, не без согласования с правительством, стал готовиться к переходу к плавающему курсу рубля. Причем, это делалось в период укрепления рубля. Следуя аргументации ЦБ, плавно снижаться можно было уже с осени этого года. Потому что через пару-тройку максимум лет мы должны были столкнуться с отрицательным сальдо торгового баланса и отрицательным сальдо текущих операций и тогда рубль начал бы постепенно девальвироваться и мог достичь в течении какого-то времени 27-28 рублей за доллар. Такие прогнозы были и было мнение, что лучше переходить к плавающему курсу, когда рубль укрепляется, потому что все равно неизбежно повернется картинка, поскольку по всем прогнозам, независимым, официальным, считалось, что профицит бюджета – вещь временная, положительное сальдо торгового баланса и текущего счета платежного баланса – тоже временное явление, мы перейдем к отрицательным величинам. Минфин считал, насколько нам хватит резервного фонда национального благосостояния, за сколь лет мы рассосем его и так далее. Во всех этих прогнозах цена на нефть равнялась тем пиковым уровням, которых она достигла в первой половине этого года. На самом деле, идеологически ничего не изменилось, кроме того, что настолько все пошло в низ, что ЦБ не успел, как говорится, объявить о переходе к плавающему курсу. Но исчерпание в том объеме, о котором всем известно, золото-валютных резервов (ЗВР), и резервного фонда, и возможностей использования этих наших суверенных фондов для поддержания текущих расходов бюджета на достаточно высоком уровне, на который они вышли в последние годы нашего нефтяного процветания, все это привело к тому, что возникла как бы ситуация, когда надо без какой-либо гарантии продолжать тратить на поддержание курса тех ресурсов, которыми мы располагаем, либо все-таки держать какую-то заначку.

Удержать курс при нынешнем состоянии можно. На это, наверное, придется тратить дополнительные деньги. И это именно ЗВР и средства наших суверенных фондов. Поэтому здесь есть альтернатива. Насколько я понимаю, альтернатива эта, развилка, вывела нашу монетарную власть на то, что не резон тратить большие ресурсы на то, чтобы удерживать курс. И задача ЦБ будет состоять в том, чтобы не допускать резких колебаний курса, но при нынешнем соотношении этих параметров, это будет означать некое постепенное удешевление национальной валюты.

Слово девальвация у нас по-прежнему ассоциируется с 98-м годом, когда разово произошло четырехкратное падение национальной валюты по отношению к тому же доллару. И многие это воспринимают это именно так, что девальвация – это не меньше, чем падение в 1,5-2 раза. Поэтому все оперируют цифрами 35, 40, 50 – на сколько опустится рубль против доллара. Я думаю, что никаких решений об опускании рубля не будет. Более того, ЦБ все равно будет пытаться обеспечивать плавность этого движения рубля. При этом надо понимать, что это тоже требует тех или иных интервенций на валютном рынке. Но тем не менее, сомнительно грохать все ресурсы, в условиях, когда нам не понятна глубина и продолжительность рецессии в странах - основных потребителях наших экспортных ресурсов. Стало быть непонятно, как поведут себя цены, непонятно в этой связи, какой будет внутренний спрос. Например, если цена на нефть будет на уровне $40-45, наши нефтяные компании будут вынуждены сокращать свои инвестиционные программы. И дай бог, если они бурением будут заниматься и разведкой на будущий период. А если этого не будет, значит трубы не будут заказывать, не будут заказывать буровые установки у машиностроительных предприятий и по цепочке спрос этот будет сокращаться и это сокращение дойдет до многих отраслей. И коль скоро спрос придется удерживать каким-то образом, это не значит, что надо будет условно финансировать и кредитовать наши компании металлургические, чтобы они чушки отливали и складывали где-нибудь, но тем не менее через то же массовое жилищное строительство, через инфраструктурные проекты и так далее государство вынуждено будет поддерживать какой-то уровень спроса. В некотором смысле это возврат к модели Рузвельта с его новым курсом и так далее. В случае, если будет действительно глубокая длительная депрессия, государству неизбежно надо будет поддерживать уровень спроса: и инвестиционного, и спроса населения. А спрос населения надо поддерживать в том числе в больших объемах покупая ипотеку, давая возможность кредитным схемам, ориентированным на массовое жилье, относительно дешевый эконом-класс.

То есть роль государства в поддержании спроса сейчас увеличивается. Это не тоже самое, что роль государства, как бизнес-игрока, мы всегда выступаем в РСПП против увеличения такой роли государства. Но здесь мы должны признать, что сейчас государство должно играть более активную роль через существующий канал поддержания спроса. Государство хотя бы не должно сокращать здесь свою активность, а это потребует в нынешних условиях привлечения тех или иных ресурсов. То есть в итоге приходится выбирать между каналами использования ресурсов: на поддержание курса, или те же резервы использовать на поддержание спроса.

Кроме того надо иметь ввиду, что любой обменный в курс по разному влияет на компании разной ориентации – экспортной, или ориентации на внутренний рынок. Естественно, что экспортеры от внутренней девальвации выигрывают. После девальвации в 98-м году компании, работающие на внутренний рынок, в связи с удорожанием импорта получили импульс. Но получили они этот импульс в силу того, что могли загрузить незагруженные производственные мощности, которые использовались на половину. А кроме того привлекли рабочую силу, так как уровень безработицы тогда был намного выше. И ничего не стоило обеспечить экономический рост в условиях вот этого удорожания импорта и загрузки производственных мощностей. Сейчас эта ситуация не может повториться в силу того, что мощности загружены, а старые мощности устарели настолько, что либо они выведены, либо их надо выводить из производства и продукцию, конкурирующую даже с более дорогим импортом они не смогут обеспечить.

Поэтому на самом деле здесь более сложная ситуация, которая, создавая некие дополнительные возможности для конкуренции на внутреннем рынке для отечественных компаний, она же этим потенциальным возможностям может не дать реализоваться. В силу того, что опять-таки нужно технологически перевооружить производство, чтобы конкурировать, нужны инновации так далее. А это стоит денег. И импортные технологии тоже будут дорожать вместе с потребительским импортом. Здесь очень важно с одной стороны создать какие-то стимулы для отечественного поставщика и отечественного производителя, но в тоже время не в ущерб нормальной конкуренции.

Что касается компаний-экспортеров… Понимаете, у нас каждая компания крупная является и экспортером, и импортером. И надо смотреть, нетто-экспортер она или нетто-импортер. Но тем не менее, даже в крупных компаниях сейчас нет однозначного ответа что им нужно Даже в нефтяных компаниях. Экспортеры нефти при изменении курса разницу, как дополнительный доход, могут тратить, например, закупая оборудование.

Поэтому я считаю так: любые резкие колебания курса – это плохо. Безусловно, они лишают предсказуемости хозяйствующих субъектов, поэтому если бы не кризис, мы могли говорить, если не о планировании то достаточно уверенном прогнозировании курса.
И об этом уже не просто шли разговоры, а было уже как бы почти выработано решение. Таргетирование обменного курса – это и раньше была, скажем так, вторичная задача, и я думаю, что и сейчас такого таргетирования курса, как некоего соотношения, которое должно быть, не будет. Другое дело, что власть никогда, ну по крайней мере будет до последнего отбиваться от использования термина девальвация, для того чтобы резко девальвировать национальную валюту. Постепенно – да. Исходя не из желания улучшить чье-то положение, тех или иных отраслей или компаний, а просто из желания минимизировать расходы на валютные интервенции для удержания курса, близкого к фиксированному.

Конечно, в 98-м году власть до 17 августа заявляла, что девальвации не будет. Те, кто помнит, это время, помнит интервью Бориса Николаевича Ельцина, который накануне дефолта буквально за несколько часов уверял журналистов, что никакой девальвации не будет. А на следующий день случилось то, что случилось. Вот я не думаю, что сейчас ситуация похожа на ситуацию десятилетней давности. Нет никаких оснований, кроме общего соотношения внутри корзины валют, и того факта, что евро падает по отношению к доллару, и фунту. Вот фунт был еще недавно в этом году 1 к 2, сейчас 1 к 1,5. Пожалуйста вам – девальвация фунта. Но разве кто-нибудь говорит, о том, что правительство и Банк Англии и девальвировало фунт, преследуя какие-то цели? Нет, есть свободное формирование обменного курса, в результате которого фунт на треть девальвировался. Еще летом, в июле, соотношение евро к доллару было 1,60 к одному, сейчас 1,25 к одному. Вот вам реальные процессы, которые никто не называет страшным термином девальвация. Называют обесценением одной валюты по отношению к другой. У нас процесс тоже поменял свой знак. Рубль, который укреплялся в начале года, стал по отношению к доллару обесцениваться. Мы долларизованная в недалеком прошлом страна, поэтому более чутко реагируем на соотношение рубля и доллара, чем на соотношение рубля и евро. Хотя с европейским союзом у нас товарооборот 53%. Потому пора бы уже больше на евро смотреть. Но поскольку импортируем кризис из США, наверное, поэтому ориентируемся на доллар.

Я думаю, что происходят некие глобальные процессы, в которые Россия включена. Сейчас монетарные власти принимают те или иные решения, как лучше тратить деньги, чтобы помочь экономике и гражданам выйти из кризиса. И эти решения принимаются в пользу тех или иных форм поддержки реального сектора и поддержки спроса, нежели, использования этих резервов на поддержание курса.