Слово за слово, и номинацию дают за "новацию"

<BR><BR>Фестиваль "Золотая маска" в разгаре. Публика разрывается на части, пытаясь посмотреть самое интересное. Особенно интригует всех номинация с загадочной формулировкой "Новация". С одной стороны, публике хочется чего-то новенького. С другой -- боязно: не проколоться бы.<BR><BR>"Новация" -- это то, что раньше величали авангардизмом. Спектакли, которые не укладываются в привычные жанровые рамки. Поначалу академические подмостки сторонились таковых, возмущаясь всем, что играли и показывали на чердаках и в подвалах. Однако ведущие силы государственных театров втихаря участвовали в "подпольных" проектах. И, похоже, получали удовольствие. Потом к длинноволосым и бородатым новаторам потянулись госструктуры. И произошло сращивание официальной сцены с андеграундом. Кто от этого больше выиграл, а кто пострадал -- трудно сказать. Одни театры приобрели талантливых постановщиков, другие изрядно пострадали от союза с неформалами. Кто-то из режиссеров, повзрослев, стал завзятым ретроградом. Иные, не желая взрослеть, так и остались театральными шалопаями.<BR>На церемонии открытия фестиваля "Золотая маска" режиссер Андрей Могучий устроил веселенькие похороны академических театров. Действо с участием суворовцев, нахимовцев, юных балерин, солиста группы "Аукцыон" Олега Гаркуши и ветеранов петербургской сцены отправило на свалку истории современный театр вместе с его славным прошлым. Таким образом "Маска" с самого начала обнаружила конфликт архаистов и новаторов. Первые занимают охранительные позиции, вторые сознательно разрушают устои.<BR><BR><B>Поговорили о том о сем</B><BR>Калининградец Евгений Гришковец причислен к новаторам. Хотя по натуре он явный традиционалист. Он не бегает по сцене нагишом. Не прибегает к театральным эффектам. Да и вообще не склонен к эпатажу. Самое большое, на что он способен, это проговорить полтора часа напролет. От прочих соискателей премии "Новация" -- представителей пластических искусств он отличается повышенной вербальностью своих театральных сочинений. Стоит ли удивляться? Ведь Гришковец, хоть и выступает на сценических площадках, гастролирует по стране и за рубежом, вовсе не артист. Он писатель.<BR>Сам о себе отзывается иронически. А о текстах своих и подавно. Пьесами их не называет. Нередко, произнося ту или иную тираду, рефлексирует: "Текст вполне графоманский". Для моноспектакля "Дредноуты", предъявленного на суд петербургской публики, собравшейся в Балтийском доме, изобрел жанр: "Спектакль, который не получился". А раз не получился, с автора-исполнителя и взятки гладки. Он может позволить себе и пространные лирические отступления, и реплики a part, не говоря уж об импровизациях. В ткань спектакля вплетаются даже рукопожатия, которыми Гришковец обменивается с друзьями и знакомыми, и автографы, что раздаются до и после начала...<BR>Впрочем, определить время начало действия возможным не представляется. Мы входим в зал, а Гришковец уже на рабочем месте. Топчется вокруг круглого столика, накрытого белой скатертью, смотрит на амфитеатр, постепенно заполняемый публикой.<BR>Потом начинает монолог, режиссер рассказывает, как появился этот "неспектакль". Как случайно зашел в книжный магазин, как наткнулся на книгу о морских сражениях британского и немецкого флотов. И как совпала эта нечаянная находка с гибелью "Курска", отчего мысль о спектакле стала неуместной.<BR>"Как жалко, что женщины не читают подобных книжек! -- сокрушается Гришковец. -- Ведь из них они могли бы узнать о мужчинах гораздо больше, чем из брошюрок, посвященных мужской психологии".<BR>Однако впрямую рассуждать со сцены о стойкости и отваге моряков ему как-то неловко. Открытого пафоса Гришковец стесняется и по возможности снижает романтические образы, навеянные ему историей морских сражений. Чем, конечно, выдает причастность к постмодернизму.<BR><BR>В нашу гавань заходили...<BR>Театр на поверку оказался непохожим на тихую гавань. Вот и завис Гришковец на границе между этими мирами. Пограничное положение дает ему возможность шутить и над словом, и над сценической образностью.<BR>И все же, как ни иронизируй, сценические банальности подстерегают на каждом шагу. В языке театра, так же как в литературе, все слова уже сказаны. Отсюда и штампы. В первой своей знаменитой работе "Как я съел собаку" автор не был по рукам и ногам связан знаниями о театре. Он был дерзким дебютантом. И не боялся играть, изображать других людей. В "Дредноутах" повествование идет от первого лица. Перед нами известный столичный писатель и искушенный театральный деятель. Хоть и значится "из Калининграда", но живет-то в Москве.<BR>Это уже не Треплев, каким его несколько лет назад открыла та же "Золотая маска". Это уже Тригорин. Талантливый, но многоопытный. Владеющий словом, но уже наработавший немало приемов. Он не кокетничает, говоря, что спектакль не получился. И не приходит в отчаяние. Помимо прозы и театра есть ведь еще и другие удовольствия. Музыка, например. И не исключено, что именно мелодекламация, которой Гришковец сейчас увлекается, когда-нибудь вновь приведет его в число соискателей "Новации". Тем более что театр, смерть которого предрекали на протяжении всего прошлого века, жив-живехонек, питаясь как авангардными идеями, так и традицией.