Роберт Стуруа рассказывает рождественские истории

<BR><BR>Непременный участник этой звездной компании -- Роберт Стуруа. Оказавшись по ту сторону российско-грузинского кордона, он не растерялся, не потерялся и довольно быстро протоптал дорожку как в Москву, так и в Европу. Одно время про Тбилисский театр им. Шота Руставели даже поговаривали, что он чаще бывает за границей, чем дома. На самом деле гастроли краткосрочны. Артисты все эти годы делили тяготы новой жизни -- без продуктов, тепла и света -- со своим народом. У театра даже выработался режим показа спектаклей -- 2 раза в неделю. Или еще проще: когда дают свет.<BR>Несколько раз премьеры привозились на гастроли и в Петербург. Мы видели трагедию "Макбет", герои которой были молоды, почти как Ромео и Джульетта. Видели сказку итальянца Гоцци "Женщина-змея", с которой в Грузии начался период commedia dell' arte.<BR>Тем временем Роберт Стуруа стал записным московским режиссером. "Гамлет" с Константином Райкиным в "Сатириконе" считался шлягером сезона. Однако ничего выше того уровня, что было сделано в Тбилиси, вне сцены театра им. Шота Руставели так и не появилось.<BR><BR><B>Золотой запас</B><BR>Нынешние гастроли в Петербурге открылись классикой -- спектаклем "Кавказский меловой круг". Для нынешней публики он интересен как фрагмент истории, как сколок театра, который возник на окраине советской империи, но был поистине императорским и столичным. Он превратился в музейный экспонат, учебное пособие для будущих актеров и режиссеров, изобретающих тот же велосипед, что давно проржавел в запасниках театра им. Руставели, Театра на Таганке или "Ванемуйне".<BR>И все же живая душа в спектакле теплится. Само представление о том, что мир -- это один огромный балаган, в котором все повторяется и существует по законам, известным еще древним иудеям, грекам и ассирийцам, для Стуруа незыблемо. Меняются декорации, действующие лица, а суть остается прежней. И в шекспировском "Гамлете" разыгрывается трагический балаган, и в брехтовской хронике, и в абсурдистской пьесе Сэмюэля Беккета.<BR>Стуруа не устал шутить и балагурить, так же как не устал рассказывать притчи. Он воспитан на классике, поэтому тяготеет к философичности и поучительности. Хотя иной раз кажется, что никакой морали он из пьесы не извлекает. В "Гамлете" и вовсе кажется, что нравоучения погребены под горой трупов. Череп Йорика для Гамлета мало чем отличается от погремушки или воздушного шарика. Мир и вправду очерствел настолько, что перестал вести счет жертвам. В этом Роберт Стуруа ведет себя как человек XXI столетия. Однако нежный голос его Офелии слышен даже с того ужина, где, по выражению Гамлета, не мы едим, а нас едят.<BR><BR><B>Живая летопись</B><BR>Шекспир -- главный автор Роберта Стуруа. Он внимательно перечитывает его пьесы (были "Ричард", "Король Лир", "Макбет", было четыре "Гамлета"), постоянно обнаруживая в них нечто новое.<BR>В соответствии с формулой Шекспира он строит свой театр, где артисты "зеркало и краткая летопись своего времени". Многие зрители поспешили на "Кавказский меловой круг", чтобы еще раз взглянуть на Рамаза Чхиквадзе.<BR>Он не только "священное чудовище" театра им. Шота Руставели, но и не утративший азарта зачинщик царящего на сцене балагана. (Тех, кто не успел увидеть бессменного грузинского Аздака на сцене, могу утешить: скоро нам предстоит встреча с артистом на экране -- накануне гастролей он начал сниматься в одном из петербургских сериалов.)<BR>Актеры театра Стуруа, переходя из спектакля в спектакль, действительно пишут летопись нашего времени. Театр у них в крови, и грань между жизнью и искусством они пересекают постоянно. Виола в "Двенадцатой ночи" похожа сразу и на Чарли Чаплина, и на современную студентку, предпочитающую в одежде стиль "гранж". Владимир (Леван Берикашвили) и Эстрагон (Заза Папуашвили) из спектакля "В ожидании Годо" -- родные братья как парижским клошарам, так и тбилисским (а заодно и питерским) бомжам. Когда героев того же спектакля просят спеть, они используют и грузинское многоголосье, и цитаты из пекинской оперы. Драка легко переходит у них в дробное топотание, а потом и в лезгинку. Даже судьбоносное решение покончить жизнь самоубийством, повеситься на суку, оборачивается цирковым трюком. Древо жизни, у подножия которого разворачивается эта история, тоже имеет отношение к летоисчислению. Это -- часы. Пусть механизм их состарился и норовит вывалиться из прохудившегося ствола. Пусть стрелки то и дело застывают или, напротив, бегут, как сумасшедшие. "Почему так долго не темнеет?" -- то и дело спрашивают друг друга персонажи. Однако часы были и остаются памятником быстротечности жизни и ее вечности одновременно.<BR><BR><B>Перелистывая Библию</B><BR>С годами балаган Стуруа становится все более печальным и тревожным. Его герцог Орсино в "Двенадцатой ночи" сочиняет пастораль, по сцене летают ангелочки. Между тем действие шекспировской комедии время от времени прерывается картинами жития Христа, которые оказываются не такими уж и рождественскими. То есть поначалу все мило и беззаботно, гугукает новорожденный, пасутся агнцы. Но режиссер, начав пересказывать историю Иисуса, не собирается останавливаться на середине. Он доходит до самых мрачных страниц -- до избиения младенцев и распятия Христа, становясь совершенно безжалостным по отношению к зрителям.<BR>В других спектаклях тоже все чаще присутствуют библейские и евангельские мотивы. На самом деле есть они и в притче Бертольта Брехта, которого мы раньше считали социалистическим реалистом. А уж в абсурдистском тексте, где под именем Годо скрывается непосредственно Господь Бог, без знания Нового и Ветхого заветов и вовсе не разберешься. Артисты, как и прочие грешники, вынуждены рано или поздно задуматься о душе, о спасении. В Театре Шота Руставели все еще звучат бравурные песни. Артисты по-клоунски выпрашивают аплодисменты, чтобы потом ловким движением проглотить их или положить в карман. Но белых клоунов на грузинской сцене больше, чем рыжих. Грустные ноты прорываются даже в самые неподходящие вроде бы моменты. Надо ли удивляться? Мы живем на одной планете.