Международный валютный фонд выпустил 13 октября свой регулярный прогноз World Economic Outlook, выходящий 2 раза в год. В 2020–м его апрельская версия устарела фактически сразу после публикации, и её пришлось до неузнаваемости переписать в июне — тем бoльшим было внимание аналитиков к новому документу.
Конечно, большинство комментаторов подчеркнули, что прогноз был пересмотрен в сторону улучшения — иного сложно было ждать с учётом того, как во II квартале ведущие экономики демонстрировали спад на 20–25%, картина в сфере безработицы напоминала времена Великой депрессии, а фондовые рынки проваливались почти на 50% от весенних максимумов. Поэтому объявление о том, что спад в США ограничится 4,3% ВВП, в России — 4,1%, а Китай даже вырастет на 1,9%, выглядит успокаивающим. Однако мне кажется, что выходящие в последнее время макроэкономические данные по мировой экономике — это повод задуматься ещё над одним трендом.
МВФ отметил, что в этом году совокупный ВВП развитых стран снизится намного сильнее, чем развивающихся: на 5,8% против 3,3%.
Мы давно привыкли, что Китай, Индия и другие страны мировой "периферии" развиваются быстрее Европы и США, имеют относительно больший запас "динамизма", и поэтому логично было предположить, что они более резистентны к кризису: в конце концов, 2,5% разницы в темпах годового спада не слишком изменят общую картину мировой экономики. Однако я обращу внимание ещё на одно обстоятельство: тот же доклад оценивает государственную поддержку экономики (прямые вложения из бюджетов плюс "количественное смягчение" и разнообразные гарантии) в… 20% ВВП в развитых странах и лишь в 5,5% ВВП в развивающихся. Иначе говоря, за относительно незначительным отставанием стоит уплаченная за него гигантская цена, которую никто и никогда не платил прежде, и это выносит на повестку дня очень важный вопрос.
Пандемия коронавируса противопоставила друг другу две части мировой экономики. С одной стороны находятся развитые страны, чьё народное хозяйство на 72–80% построено на услугах, которые приняли на себя главный удар антиэпидемических мер и чей промышленный сектор ориентирован на производство высокотехнологичных и инвестиционных товаров, спрос на которые весьма эластичен и подвержен резким спадам во время сжатия инвестиционной активности.
С другой стороны располагаются более примитивные экономики, где доля материального производства выше, а ориентировано оно в основном на повседневные потребности населения, отказаться от которых практически невозможно (в тех же США на покупки продуктов питания в торговых точках граждане тратят 6,5% своих доходов, тогда как россияне — около 30%, а жители африканских стран — более 50%). В условиях неожиданного кризиса шансы первых экономик пройти его лучше вторых сравнимы с вероятностью дальнейшей бесперебойной работы MacBook и деревянных счётов в случае их падения со стола на бетонный пол.
Однако есть и другой фактор — а именно те пресловутые 20% ВВП, которые богатые страны не колеблясь предоставили своим гражданам и бизнесам. Эти деньги были созданы "из ниоткуда" — но такой возможностью располагает сейчас именно развитый мир, причём как раз по причине совершенства своего финансового сектора. США весной этого года "вбросили" в свою экономику сумму, сопоставимую с накопленными за 25 лет валютными резервами Китая, — и сделали это безо всяких видимых усилий. Ничего подобного в арсенале развивающихся стран нет и, вероятнее всего, не появится (и дело тут даже не в новых резервных валютах, рассуждения о которых мы слышим уже десятки лет, но и в неготовности периферийных правительств тратить резервы и делать долги от имени государства в интересах граждан и бизнесов). Примитивность экономик, ориентированных "на собственные силы", предполагает ровно такое же отношение к своим хозяйствующим субъектам, и оно не изменится, что бы ни произошло в мире.
Собственно, всё сказанное выше и определяет историческое значение "коронакризиса" для мировой экономики.
Сегодня глобализация, которая с 1990–х годов считалась "волной, поднимающей все лодки", выглядит совсем иначе: мир продолжает оставаться разделённым — на этот раз чисто экономическими линиями раскола. Как минимум дважды Запад пользовался своими финансовыми технологиями, чтобы укрепить превосходство над глобальной периферией: в 1979–1981 годах он справился со сверхвысокими ценами на ресурсы, что "аукнулось" сначала долговым кризисом в Латинской Америке, а затем упадком стран Залива и распадом СССР; в 1997–1999 годах он выстоял при коллапсе азиатских "тигров", противопоставив их индустриальному росту чудеса информационной революции.
В обоих случаях США и Европа усилили свои позиции в мировой финансовой системе, глобальная роль их валют не снизилась, а абсолютный отрыв в благосостоянии от остального мира даже возрос.
Чем закончится новый виток противостояния? Ответ на этот вопрос, на мой взгляд, сделает 2020–е годы не менее интригующими, чем 1970–е или 1990–е.
