Про (не)выход из кризиса

Если взглянуть на три последних кризиса — 2008–2009 годов, 2015–2016 годов и нынешний, — они выглядят разными по двум причинам. Первый был кризисом, в который Россия попала вместе со всем миром и вместе с большинством стран довольно быстро из него вышла. Второй был кризисом, поразившим Россию вопреки мировой динамике — вследствие крымской авантюры и локального снижения цен на нефть. Сегодня мы сталкиваемся с "двойным" кризисом: его основной причиной стала глобальная пандемия, а специфическим следствием — катастрофическое падение цен на сырьевые товары, что делает нынешние экономические неурядицы потенциально более продолжительными и серьезными.

С другой стороны, ни один из последних кризисов Россия не встречала в обстановке такой политической неопределенности. Ситуация и в годы президентства Д. Медведева, и в период посткрымской эйфории была намного стабильнее, чем сейчас, когда Кремль более всего озабочен отказом от электоральной демократии.

В текущей ситуации, которая останется с нами еще надолго, все внимание властей обращено на политику, а экономикой они намерены заниматься постольку–поскольку, что также не порождает оптимизма.

Все эти факторы вызывают сомнения в быстром выходе России из кризиса (замечу, что обязанный быть оптимистом министр экономического развития мечтает о восстановлении не ранее 2022 года). С экономической точки зрения в пользу этого говорят три обстоятельства.

Во–первых, хозяйственное восстановление в развитых странах будет устойчивым, но относительно небыстрым, растянувшись на 2–3 года.

Во–вторых, скорее всего, фактом станет серьезное снижение темпов роста в Китае и остальной Азии, где последние годы формировался основной спрос на энергоносители. И поэтому даже возобновление роста на Западе не восстановит цены на нефть.

В–третьих, текущий кризис покажет, что рост в очень высокой степени зависит от антикризисной поддержки спроса, на что сегодня делают акцент в Европе и США, но на что в России почти не обращают внимания.

Навстречу стагнации

Поэтому я бы предположил, что — в отличие от кризиса 2008–2009 годов — Россия после падения ВВП на 10–11% в этом году вообще не восстановит докризисных позиций в обозримом будущем, а, отыграв в 2021–2022 годах приблизительно половину этого спада, войдет в очередной период стагнации типа наблюдавшегося в 2016–2019 годах.

Дополнительным фактором риска является политическая ситуация. Мне кажется, что слишком многое (начиная от немедленного сокращения числа регистрируемых случаев инфекции после заявлений о постепенном "открытии" экономики до регулярных предупреждений о возможности прихода второй волны эпидемии этой осенью) говорит о том, что власти намерены использовать ситуацию с коронавирусом в политических целях. Например, для отмены или переноса выборов или переведения их "на удаленку" через объявление очередных карантинов. Если это произойдет, сложно даже оценить экономический ущерб, способный возникнуть из–за очередных "самоизоляций", к которым общественное мнение уже начинают готовить.

В целом мне кажется, что российские власти сегодня прочно встали на венесуэльский путь развития: они не рассчитывают на рост, о чем свидетельствует неготовность тратить резервы, и не верят в выборы, на что указывают поправки в законодательство. Экономика в такой ситуации выступает неизбежной жертвой политики.

Готовы приспосабливаться

Экономические проблемы современной России порождены тремя основными факторами.

Во–первых, бурный рост 2000–2008 годов был обусловлен появлением целого ряда новых отраслей, почти не существовавших в 1990–е, спрос на услуги которых быстро рос (от современной оптовой и розничной торговли до банковских и страховых сервисов, мобильной связи и интернета). Сейчас все эти сектора развиты, а их клиентский потенциал во многом исчерпан.

Во–вторых, все эти годы экономика поддерживалась ценами на нефть — и надо отметить, что рост обеспечивался не столько при высоких, сколько при постоянно растущих котировках черного золота. Относительно высокие цены 2011–2019 годов не придали экономике ускорения, а сейчас впереди время низких (и даже снижающихся) цен — со всеми их последствиями.

В–третьих, сколько бы либералы ни говорили об ухудшающемся инвестиционном климате в России начиная с 2003 года, реальная катастрофа в этой сфере еще только приближается. По мере усиления роли политических факторов в жизни страны государственные интересы скоро полностью перевесят любые соображения экономической и правовой целесообразности.

Однако при всем этом есть и фактор, который порождает ограниченный оптимизм и который не следует недооценивать. Я имею в виду то, что экономика России все последние годы была даже немного более сложной, чем того требовали как ее сырьевая основа, так и уровень жизни большинства ее жителей. В такой ситуации даже существенный хозяйственный спад и падение уровня жизни не приведут к краху сложившейся экономической модели — прежде всего потому, что ни правящая элита, ни большинство общества не видят ей альтернативы. Именно поэтому я не устаю повторять, что не разделяю мнения тех, кто рассуждает о неизбежности полномасштабного политического кризиса, который может привести к смене режима. Экономика и экономические субъекты сегодня готовы приспосабливаться к более тяжелым, нежели прежние, условиям — и выживать в них.

Собственно, все сказанное выше приводит меня к выводу о том, что кризис 2020 года окончательно поставит крест на надеждах на экономическое развитие России с темпами не то что выше мировых, но даже равными им — и при этом не спровоцирует политических потрясений, которые могли бы привести к смене избранного курса.