Пока вокруг идут разговоры о новых основаниях для социальной и политической общности, 2010–е распадаются на множество микросюжетов, которые развертываются параллельно друг другу. Разговоры не инициированы обществом, их показывают как медиаспектакль, главный герой которого — национальная идея. Сюжет и смысл этого представления не прояснены, продолжение, как говорится, следует. Жизнь же тем временем идет своим чередом.
Казалось бы, в этой неопределенности невозможны ни общий опыт, ни оценки, разделяемые большинством. Но на то она и Россия, чтобы правота оставалась на стороне вольного хаоса. Вряд ли кто–то станет возражать, что главным событием уходящего десятилетия была прошедшая в Петербурге в 2014–м Манифеста — знаменитая биеннале, вот уже более 20 лет кочующая по европейским городам.
У нас Манифестой гордятся — демонстративно, искренне, тайно, провинциально, по–детски — на все лады. В других, не столичных городах России интерес к Манифесте был и остается неизменным. В Москве же к самой идее провести номадическую биеннале в Эрмитаже сразу отнеслись ревностно, а то и негативно. Между тем, несмотря на всю высказанную критику, едва ли кто–то способен противопоставить Манифесте пресловутую Московскую биеннале, коммерчески привлекательную ярмарку CosMoscow или не так давно созданный Мультимедиа Арт Музей. Для мировой арт–сцены Манифеста вне конкуренции, даже несмотря на то, что главное событие российского арта 2010–х в профессиональном отношении было в лучшем случае неудачей, а по сути дела — провалом. Насколько спорен топ–проект 2010–х для арт–сообщества, настолько же очевидна польза его для Петербурга, Эрмитажа и российской публики, наконец–то вкусившей современного искусства, до сих пор остающегося для многих экзотическим фруктом. Правда, польза эта измерима в категориях культурной политики или туристического бизнеса. Что немаловажно, только вот к самому искусству имеет косвенное отношение.
Были ли основания ожидать, что Манифеста будет успешна? Разрыв между contemporary art и тем, что в России называют современным искусством, по–прежнему столь велик, что Манифесте оставалось только десантироваться в наших краях и не сильно мешкать, как только пришла пора проект сворачивать. В самом деле: как за небольшое время, данное на подготовку — а Манифеста готовится обычно всего год–полтора, — можно согласовать деятельность Академии художеств с тем, чем живет сообщество contemporary art? Академия на тот момент была безразлична к тому, что происходит за ее стенами. Учитывая, что даже в численном отношении художников, относящихся к ее кругу, гораздо больше, чем всех остальных, принять к сведению само существование этой архаичной институции в России — это уже проблема. Проще исключить ее из игры. Кураторы Манифесты так и поступили, и их можно понять: на карте мирового contemporary art академии давно нет. Впрочем, решимость кураторов была лишь следствием их равнодушия, противоречащего тому, что первоначально Манифеста позиционировала себя как проект, исследующий Европу малоизвестную и неофициальную. Намерение это не раз реализовывалось, однако в Петербурге сделать это было непросто уже потому, что главным партнером и площадкой биеннале стало такое европообразующее предприятие, как Эрмитаж. Опять–таки, не в правилах Манифесты сотрудничать с музейными грандами, но в России все на свой лад. Да и, по правде сказать, состоялась ли бы в России эта биеннале, если бы не поддержка директора Эрмитажа М.Б. Пиотровского?
Эрмитаж поглотил Манифесту, что не удивительно: у этого знаменитого на весь мир музея столь насыщенная жизнь, что все оказавшееся в его орбите неизбежно подпадает под его влияние. Манифеста стала инструментом модернизации Эрмитажа. В только что реконструированном Главштабе повесили самое современное из западного искусства, что есть в наших музеях, — импрессионистов и кубистов. В старых помещениях музея выставили тоже что–то вполне себе современное, найдя ему место на постоянной экспозиции. В качестве главной выставки куратор петербургской биеннале Каспер Кениг привез к нам работы художников, которые не должны были смутить местную публику с ее старомодным вкусом. Никакой концепцией свой проект куратор демонстративно не сопроводил, объяснив это тем, что подготовительная работа была сорвана, да и вообще без концепции как–то спокойнее. Ну а то, что чуть ли не четверть участников основного проекта были художниками, завершившими свой земной путь, или заслуженными ветеранами, утвердило экспертов в убеждении, что наша Манифеста совсем особенная.
Ее публичная и параллельная программы, конечно, включали в себя немало интересного — от проекта в только что открывшемся Музее стрит–арта до выставки в районной библиотеке у площади Мужества. Но в этом нет заслуги устроителей биеннале. Было бы более чем странно, если бы в Петербурге вышел скучный арт–фестиваль: чего–чего, а искусства здесь в достатке. Как и бывает на больших фестивалях в России, порядка на Манифесте недоставало и в подборе проектов, и в том, как они организовывались. Отсюда и закономерная реакция международного экспертного сообщества, многие представители которого поставили выше прочих выставку, выпавшую из программы биеннале, — "Сигнал 2014". Это, кстати, не так абсурдно, как могло бы показаться, поскольку "Сигнал" представил петербургскую художественную сцену, оставшуюся вне интересов кураторов Манифесты.
В общем, какое десятилетие на дворе, таков и его главный ивент.
