В Каталонии все увидели, как из-под общеевропейской штукатурки явственно проступили средневековые фрески, и вдруг оказалось, что, хотя многих это напугало, немалое количество людей не увидели в этом ничего плохого, считая содержание важнее формы.
В России каталонские волнения стали восприниматься в первую очередь как тест на демократичность — причем занимаются тестированием зрителей в соцсетях как лоялисты, так и оппозиционеры. Одни предлагают быть последовательными, признав легитимность крымского референдума по аналогии с каталонским, другие тоже предлагают быть последовательными, выступив против репрессивной политики испанских властей точно так же, как против репрессивной политики Кремля.
Прямые аналогии в таких случаях уместны только при беглом взгляде — дело даже не в истории регионов и государств, а в различиях конкретного момента, в который в очередной раз решается их судьба. Многое зависит, например, от того, Киев или Москву наблюдатель представляет на месте Мадрида.
Однако референдумов в Европе — или предпосылок для них — в последние годы действительно становится все больше. Вообще, главная идея Евросоюза при его создании в том и заключалась: какая разница, где прописываться юридически, если мы все живем примерно одинаково и блага распределяются примерно поровну. И Каталония пользуется ровно этим соображением, так что, по сути, никаких возражений тут быть не может, кроме формальных. При общем согласии не принято вслух говорить о том, что в общем проекте "примерное" равенство обеспечивается зачастую за чужой счет, но стоило Каталонии заговорить о независимости, как стало ясно, что частные интересы все-таки выше общественных.
Дело, конечно, не только в выгоде, но и в принципе. Испания есть Испания, в конституции которой прописана ее единость и неделимость, на этом и стоят решения всех испанских судов. Конституция, однако, написана еще в 1978 году, а территориально-административное деление сложилось еще раньше. Подобные документы закрепляют традицию, а ее преодолеть не так-то и просто, судьба общеевропейской конституции тому пример. Так что каталонский бунт духа означает главным образом моральную готовность к отказу от традиций и заявку на взлом системы. Это пугает консерваторов куда больше, чем потеря части налогов, — они считают, что в мире не может появляться ничего нового, тем более наций.
Современным каталонцам или шотландцам уже далеко не так важно, что когда-то Изабелла вышла замуж за Фердинанда, а Мария признала верховенство Елизаветы: тому уж пять веков, католики и протестанты давно перестали резать друг друга, и арабы на Пиренейском полуострове тоже уже не вызывают такого резкого отторжения. Но древние договоры, самые причины которых порой исчезли, по-прежнему считаются основой основ, потрясать которые непозволительно.
В России в эти же дни заключен под очередной арест оппозиционер Алексей Навальный — российские власти, борясь с ним, тоже имеют в виду защиту традиций. Разгул оппозиции — это мятеж, кровь, уличные бои, возможно, гибель людей; разве хотим мы, чтобы у нас было как в Киеве или Барселоне, чтобы полиция дралась с гражданами, спрашивает власть, и сама же отвечает — нет, не хотим. Хотя ничего сверхъестественного Навальный не делает, для властей это дело принципа.
Сепаратизм, распад страны — главная угроза в картине мира официальной пропаганды, то, после чего всякая история просто прекращается, потому что наступает хаос гражданской войны. В современном нашем мире гражданская война вовсе не обязательна (это, кстати, во многом зависит от власти), да и победа оппозиции тоже не подразумевает распад сама по себе, но пропаганда обязана об этом умалчивать, ведь она стоит на защите традиции. Поэтому самое мощное ее оружие — подозрение того или иного политика в сдаче пядей родной земли.
Любой договор обязателен к исполнению до тех пор, пока большинство участников им довольны и признают его необходимость (и это ответ на запальчивый вопрос: "А что если референдум попытаются провести еще и в регионе n?"). Чем договор древнее, тем больнее с ним расставаться, но и надеяться на то, что какой-то договор окажется нерасторжимым вечно просто по факту существования, довольно глупо — соглашений о союзах и "вечном мире" европейские государи подписывали неисчислимое количество, и непременно настанет момент, когда для одного из участников не исполнение условий, а сам договор покажется просто ненужным. В конце концов, если сами государства позволяют себе ломать традиции общества — например, насаждая обществу мигрантов — то почему общество не может сделать то же самое, сломав государственную традицию?
Можно ведь посмотреть на ситуацию и по-другому — как на призыв вернуться к еще более древней, дообъединительной традиции княжеств, только на этот раз не феодальных, а вполне демократических. В Каталонии все увидели, как из-под общеевропейской штукатурки явственно проступают средневековые фрески, и вдруг оказалось, что немалое количество людей не видят в этом ничего плохого, считая содержание важнее формы.
