Культура убийств

Александр Мелихов, писатель:

Оставим в стороне душевнобольных, борцов с инопланетянами и красной гвардией, чьи мотивы часто нам не видны и не очень понятны. В принципе желание отомстить миру, который оказался по отношению к тебе не слишком приветлив, свойственно каждому. Каждый взрослый может вести себя в тех или иных обстоятельствах как ребенок, у которого мама плохая, папа плохой, каша дрянь. Человек зол на весь мир, и он расшвыривает игрушки. Разве не было у каждого из нас желания, когда мы были помоложе, колотить кулаками по стене? Я вспоминаю шпану, среди которой я жил. Человека кто-то обидел, кому он не может ответить — он пойдет и даст по морде другому. Дети или блатные ведут себя в этом смысле откровенно. Когда один из тысячи берет ружье и идет миру мстить, это ужасно, но совершенно ожидаемо и понятно. Ничего в этом смысле удивительного нет. Параллели между обыденным поведением людей и чудовищными поступками вроде расстрела в Лас-Вегасе мы легко обнаружим.

Понятно, что такие вещи происходят в, условно говоря, свободных обществах: вспомним расстрел Брейвика в Норвегии, школьные расстрелы в Америке и так далее. В свободных обществах легче доступ к оружию, чем в авторитарных, где у государства очень жесткая монополия на насилие. В Советском Союзе, если помните, винтовку достать было невозможно, а счастливый обладатель двустволки должен был быть членом охотничьего общества. Там, где оружие под контролем государства, такие вещи практически невозможны. Другое дело, что тоталитарные государства с их монополией на убийство методично уничтожают людей гораздо больше, чем маньяки и стрелки. Если вы посмотрите на статистику, сколько людей кончает с собой — от безвыходности, от обиды, то количество жертв таких стрелков на фоне самоубийц исчезающе мало. Просто на нас производит сильное впечатление цинизм и бессмысленность преступления.

В моем романе "Свидание с Квазимодо" героиня, судебный эксперт, должна диагностировать, вменяем или нет тот или иной убийца. И она обнаруживает, что мы сажаем в тюрьму за то же, что воспеваем в своей культуре. Только в других декорациях и костюмах. Движет людьми красота убийства. В нашей культуре насильственная смерть — это красиво. Если наш сосед по лестничной площадке задушит жену, мы будем ужасаться и говорить, как это страшно, а потом пойдем в театр и будем аплодировать актеру в роли Отелло.  Мы уже две с половиной тысячи лет смотрим, как Медея убивает собственных детей, но когда это же сделает работница лесхоза, мы уверены, что перед нами чудовище. Наша культура эстетизирует убийство: убийство из ревности, благородная месть и так далее. И все это провоцирует убийства на бытовой почве. У преступления почти всегда можно обнаружить сходство с культурным образцом.