Прусский учитель в советской школе

Сегодня 1 сентября. И с утра в соцсетях полно воспоминаний о советской школе. Что интересно — в основном негативных. Попробуем это осмыслить.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге:
Предлагаю размышления, представляющие собой не публиковавшуюся пока главу моей будущей книги об СССР. Кстати, я в этом семестре собираюсь читать открытый курс лекций о феномене советского застоя. Подробную информацию дам на днях.
Прусский учитель в советской школе
Чем больше всего мне запомнилась школа? Пожалуй, тем, как военрук отправил нас воровать доски с соседней стройки. Не то чтоб он прямо сказал: идите и крадите. Все было гораздо деликатнее. Учитель предложил во время урока военной подготовки пойти поискать, что плохо лежит. В подвале школы тогда сооружался тир, и материалы эти были крайне необходимы.
Плохо лежали доски, естественно, на стройках. Охраны не было никакой, поскольку на государственное имущество строители плевать хотели со своих лесов и даже с башенных кранов. Нас, десятиклассников, подобное задание вполне устраивало. Гулять и искать, конечно же, интереснее, чем сидеть на скучном уроке, изучая, скажем, устройство противогаза.
Мы побродили, поискали, проветрились и, наконец, стянули отличную, хорошо обструганную доску, длиной в несколько метров. Одна незадача: мигом образовалась бдительная старушка и ну нас корить! Доску, понятно, мы все же стащили, а бабкины крики придали операции характер забавного приключения. Но я — мальчишка, привыкший во всем полагаться на взрослых — внезапно задумался: как так, ведь мы и впрямь воровали, причем по наущению учителя. Сегодня, спустя много лет, мне кажется, что это был чуть ли не единственный случай, когда школа всерьез заставила поразмышлять.
Конечно, в обычном учебном смысле мне думать приходилось часто: буквально на каждом уроке. Но алгоритм таких размышлений всегда был стандартен: сперва изучить — потом применить. Действовать по правилам, по стандартам, которые за тебя определили другие. Школа не будила мысль, не заставляла спорить, искать нестандартные решения. И уж тем более не ставила вопросов о том мире, в котором реально нам предстояло жить. Прямо как в популярной песенке Юлия Кима, написанной как раз тогда, когда я учился в школе:
Впрочем, знают даже дети,
Как прожить на белом свете;
Легче этого вопроса
Нету ничего!
Просто надо быть правдивым,
Благородным, справедливым,
Умным, честным, сильным, добрым —
Только и всего!
Про то, какими должны мы быть, учителя сообщали регулярно. Делали это без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни и, естественно, без всякой любви. Исключительно по должностной обязанности. Им было скучно с нами, нам — с ними. "Школа была скучнее больницы", — написала Мария Арбатова о своей учебе.
На самом деле школа существовала совсем не для того, чтобы пробуждать мысль. Известна фраза, что битву при Садовой (в войне 1866 году) выиграл у австрийцев прусский школьный учитель. Мол, вот как важно образование. Но дело отнюдь не в том, что прусский солдат был сильно умный. Он отличался благодаря школе совсем другими достоинствами.
Прусский школьный учитель XIX века превращал человека традиционного общества в винтик большой государственной машины эпохи модерна. Иными словами, школа учила крестьянина, привыкшего жить и трудиться согласно природному циклу, становиться солдатом, сражающимся по команде начальства, в какой бы момент она ни последовала. Солдат должен был обладать минимальными знаниями, чтоб разобрать смысл офицерского приказа и совладать с современными средствами вооружения. Более того, продукт прусской системы образования должен был не задумываться над тем, нравится ли ему отданный свыше приказ. Школа учила его не рассуждать, а выполнять. Солдат противника, неспособный реагировать на команды столь же быстро, в итоге терпел поражения.
По прусскому образцу фактически строилась вся европейская система образования эпохи модерна, поскольку всем странам нужны были победоносные армии. Соответственно, и оценки школы у многих ярких интеллектуалов, не вписывавшихся в общий стандарт, были похожими. Герман Гессе писал, что в дурацкой, противной школе "все казалось безотрадным, мертвым и удручающим". Иван Бунин отмечал, что в училище "гибло наше детство, полное мечтами о путешествиях, о героизме, о самоотверженной дружбе, о птицах, растениях и животных, о заветных книгах!" Николай Гарин-Михайловский, размышляя о судьбе учащегося ребенка, заметил, что гимназия "напоминает суд, в котором есть и председатель, и прокурор, и постоянный подсудимый, и только нет защитника этого маленького <…> подсудимого".
В общем, советская школа не была на общем фоне чем-то исключительным, но, возможно, именно она оказалась ближе всего к немецкому оригиналу. Среди наших педагогов особенно отличился Антон Макаренко, показавший, как надо готовить упорядоченного, грамотного, гигиеничного, послушного и готового к службе в армии молодого человека <…>
В английских спецшколах углубленное изучение сути британского парламента наводило детей на неортодоксальные мысли о демократии даже вопреки официозу. Иногда учителя рассказывали в подробностях о настоящей жизни на Западе.
Но лучшие школы играли примерно такую же роль, как передовик труда на производстве. Там, где трудились на совесть без рыночных стимулов, даже советская экономика функционировала неплохо. Беда лишь в том, что труд без стимулов всегда является исключением, не способным дать образец для всей системы. Так и хорошая школа была лишь своеобразным подарком ученикам, которым повезло там учиться. Но она никак не могла стать стандартом, к которому подтягивалась бы вся советская система образования.
Сами по себе мои учителя были, наверное, неплохими людьми. Литераторшу Нелли Юрьевну я вспоминаю с искренней симпатией. Однако…
Англичанки никогда не ездили в Англию и не общались с носителями языка. Для рядового учителя такая форма повышения квалификации была невозможна.
Исторички рассказывали порой неплохо. Но я, как любитель истории, все знал по книгам. А то, чего не знал, не знали и они. Учебники твердили, к примеру, что СССР по выплавке стали лидирует в мире, и из этого делался вывод о развитости нашей экономики. Однако в 1972 году на Пленуме ЦК Брежнев сказал: "из каждой тонны металла только 40% выходит в продукцию по сравнению с американским стандартом, остальное — в шлак и стружку". Увы, материалы пленумов для учителей были также недоступны, как для учеников.
Один ученый-экономист в 1970 году слушал доклад высокопоставленного сотрудника Госплана, предназначенный лишь для узкого круга лиц. Из выступления становилось ясно, что в экономике страны положение плохое. Закрытые данные резко противоречили материалам официальной советской пропаганды. Почему? Да потому, заметил госплановец, что мы не можем публиковать реальные цифры: у нас ведь прекрасная молодежь, верящая в наше дело. Мы должны оберегать ее от видения недостатков и недоработок.
Выходит, что меня, как и миллионы других семидесятников, система образования специально оберегала от знаний. В итоге, к тому времени когда недостатки и недоработки стали уже очевидны каждому мыслящему советскому человеку, большинство людей имели совершенно примитивные представления об истории, экономике и устройстве общества. Даже доктора наук из случайных источников узнавали то, что им следовало бы затвердить еще со школьной скамьи <…>
Писатель Владимир Тендряков прекрасно передал ключевые проблемы советской школы 1970-х в своей повести "Ночь после выпуска". Одна из выпускниц неожиданно для учителей вдруг сказала: "Школа заставляла меня знать все, кроме одного — что мне нравится, что я люблю". А ее приятель добавил: "Мы задумывались над смыслом жизни, а нас неволили — думай над равнобедренными треугольниками".
Впрочем, порой смысл жизни пытался проникнуть сквозь стены советской школы. Классный руководитель — милая шестидесятница Роза Аркадьевна — привела к нам как-то Евгения Клячкина, одного из ярких бардов 1970-х. Он спел. Мы вяло выслушали. Ничего не сказали. Ничего не спросили. Ничего не поняли. С культурой шестидесятничества мы существовали в разных пространствах.
Семидесятники… Чего с нас возьмешь?
Так и учились мы прекрасному, доброму, вечному. А государство тем временем раскручивало миф об СССР как самой читающей стране в мире.
Глава публикуется в сокращении. Полностью текст доступен: https://www.facebook.com/dtravin61