Опера Янниса Коккоса "Троянцы" в Мариинском театре
Мандельштам писал: "Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, Ахейские мужи?" Гектор Берлиоз, сочиняя либретто своей громадной оперной дилогии по "Энеиде", Прекрасную Елену не предусмотрел, как и Париса, но прочих персонажей Вергилия вывел: есть у него и троянский царь Приам с женой Гекубой, и дочка их Кассандра — несчастная пророчица, предсказаниям которой никто не верит, и сын Гектор (к моменту разворачивающихся событий уже убитый, так что он является в виде тени), и прочие боги и герои.
А в спектакле Яниса Коккоса они даны еще и удвоенным комплектом, потому что Коккос, выступивший режиссером и художником, перекрыл глубину Новой сцены Мариинского театра наклонным зеркалом, так что все происходящее на полу мы одновременно лицезрим в отражении вверх ногами. Красиво, спору нет! По планшету плывут видеопроекции фасадов дворцов злополучного Илиона, перестроения масс, видные фронтально, одновременно образуют динамичный узор в панораме сверху (особенно выразительно это в танцевальных номерах).
Пол, демонстрируя неограниченные технические возможности Мариинки–2, раздвигается в любой конфигурации, чтобы дать дорогу царевнам и принцам, медленно выступающим по лестнице, ведущей из глубины, — или, наоборот, образовать наглядную могилу для отважных троянок, расстрелянных греками, представленными в виде карателей с автоматами, в касках и камуфляже…
Когда же Эней со товарищи бежит из гибнущей Трои, но, вместо того чтобы исполнить предначертанное — достичь берегов Италии и основать новую империю, — застревает на Карфагене, будучи пленен чарами царицы Дидоны, хайтековские сценографические навороты сменяются рутинной декорацией во вкусе примерно 1960–х: задник, залитый средиземноморской лазурью, условные белые силуэты трирем (что у Мандельштама — поэзия: "Как журавлиный клин в чужие рубежи", здесь — пресная рекламно–пиктографическая графика), рельеф сцены разнообразят всевозможные ступени. Коккос–режиссер под стать себе же — художнику: хор разведен в скульптурные мизансцены, герои изъясняются с крупными жестами, плавно нарезая круги, и, в общем, все это — глубоко традиционная эстетика "большой оперы". Профессионально вполне добротная и внутренне непротиворечивая (ее не разрушают новейшие примочки вроде видеоарта, изображающего рассвет в африканском лесу, где под томно–проникновенную музыку из чащи выскакивает белая лошадка).
Зачем слушать эту музыку, особенно в отличном исполнении оркестра Валерия Гергиева, вопроса не возникает — ради нее самой. Зачем смотреть этот пятичасовой спектакль? Есть ли какие–то точки соприкосновения между нами сегодняшними и этой напыщенно–пафосной героической историей? (Не автоматчики же — они давно стали штампом: иначе никаких воинов в опере давно никто нигде не изображает.) Такой точкой может стать живой, яркий певец–актер. В нынешних "Троянцах" он есть.
Вернее, она — Екатерина Семенчук в партии Дидоны. Она пела Дидону и в предыдущей интерпретации эпопеи Берлиоза в Мариинском театре в 2009 году — и тогда ее глубокая психологическая правдивость, экстатическая эмоциональность вкупе с превосходным вокалом и пластическим мастерством искупали тонны ерунды, навороченной испанской постановочной бригадой "Ла Фура дельс Баус".
Сейчас она так же разрывает кокон Коккоса — несмотря на платья, пеньюары и завитой шиньон, какие могла носить хозяйка парижского салона времени написания оперы (1858 год; художники по костюмам тоже Коккос и Тибо Вельхлин), она — любящая до смерти мстительница и страдалица из настоящей античной трагедии.
