"Выходной Петербург". Алексей Герман: "Все в истерике, все переругались"

Алексей, недавно покончил с собой итальянский мэтр кино Карло Лидзани. Среди причин называют невостребованность мастера, его пессимизм в отношении перспектив кинематографа. А вы пессимист в том, что касается перспектив культуры?

— Сегодня Италия не играет никакой роли в развитии кинематографии, хотя еще 20 лет назад это было совсем не так, и многие из прежних деятелей кино еще живы. Она в этом плане похожа на нас. Можно провести параллели между угасающими культурами. Любая растущая культура живет экспансией, она развивается, расползается. Любая умирающая культура отступает и теряет позиции, в том числе языковые. Русская литература 120, 130, 140 лет назад была известна всему миру, 100 лет назад все знали нашу живопись. Филонов, Малевич, Кандинский предопределили развитие мирового искусства, а сейчас? Для угасающей культуры очень сложно в какой–то момент просто брать силы, чтобы что–то делать. В России, на мой взгляд, и не только в России, ничего никому не нужно. Хороший театр еще как–то нужен, потому что это модно. А хорошее кино — в понимании Балаяна, в понимании Киры Муратовой — никому не нужно. Нравится нам это или не нравится, культура — это в том числе вещь утилитарная, культура формует некое пространство мысли, пространство диалога и, собственно говоря, выполняет важную социальную функцию. Она создает пространство и по ту сторону, организует жизнь. Посмотрите: в 1960–е годы одновременно был взлет и науки, и культуры! Это взаимосвязанные вещи. Нам почему–то все приводят в пример Америку, где якобы все коммерциализировано, где только деньги. Это на самом деле не так: в Америке огромное количество театров, выходит огромное количество книг, много художественных галерей. В Америке довольно независимый кинематограф, который отличается от нашего так же, как американцы отличаются от нас. При этом в Америке 10 млн человек, которые связаны с наукой, с технологиями. А сколько у нас театров? Какие у нас тиражи книг? При этом все технологии у нас американские и культура американская, по большому счету. Когда ты об этом говоришь, на тебя сочувственно смотрят, как будто ты ничего не понимаешь. Ты пытаешься что–то сделать не для того, чтобы заработать денег, и не для славы. Ты пытаешься говорить в сложной художественной форме, говорить важные вещи для поколения, для развития языка, важные для людей, которые это посмотрят. Это кино востребовано, но ты наталкиваешься на стенку, которую должен прошибать.

Встает вопрос: а зачем ты этим занимаешься? Зачем ты годами терпишь довольно унизительные встречи? Зачем ты ходишь на корпоративы, на которые за 1 день тратятся бюджеты целых театров? Тебя кормят обедами, а потом говорят: помочь мы можем, мы вас очень уважаем, не хотите водку нашу порекламировать? А за то время, пока я мучаюсь с проектами, я с удивлением и завистью наблюдаю людей, которые организуют какие–то шарашкины конторы с невероятными бюджетами.

К сожалению, у культуры нет аргументации. Аргументация культуры — она неконкретна, сиюминутна и абстрактна. Зачем был нужен роман "Братья Карамазовы" — для тиража? А кто знает, был тираж или нет? Допустим, приходит сегодня Тарковский и говорит, что хочет снять "Андрея Рублева" или "Солярис". Его спросят: хорошо, инопланетяне там будут? Нет? А кто будет смотреть тогда, если инопланетян не будет?

Но вот после вашего фильма "Бумажный солдат" выходишь из зала с полным ощущением того, что человеческая деятельность совершенно бессмысленна. А если так, почему бы просто не развлекаться?

— Это немного не так, я считаю. Ну, а какое ощущение должно остаться после "Дяди Вани" Чехова? Какое ощущение от "Чайки"? Мне кажется, это глупость, "Бумажный солдат" вовсе не безысходный. Смысл художественного произведения не в том, что человек должен немедленно идти покупать отечественное. Смысл произведения в том, что с ним вступаешь в диалог, что оно создает некое пространство дискуссии. "Бумажный солдат" — это точное предсказание будущего интеллигентского ощущения. Когда "Бумажный солдат" вышел, основная ко мне претензия состояла в том, что там разговаривают о том, что должен делать русский интеллигент, должен он служить государству или не должен, какова его роль. Писали, почему, откуда такие высокопарности? Прошло 3–4 года, и все эти высокопарности начала интеллигенция повторять, стала задавать ровно те же вопросы, поднимать те же темы разговоров кухонных, в данном случае уже кофейных, клубных. Сегодня говорится все то же самое, что говорится в "Бумажном солдате"! Если вы посмотрите финал этого фильма, он точнейшим образом говорит, что происходит сейчас. Год назад бегали все на митинги, мои товарищи говорили: вперед, вперед! А что вперед? Не будет вперед… Финал "Бумажного солдата" про то, как все рассорились, про то, как все единение распалось, про то, как один уезжает, другой говорит только о покупках, едет в посольство работать, третий жену поменял, женился на молодой бабе и так далее… Помните, там еще запускают белые шарфы? Похожие на белые ленты, словно мы что–то предсказали. Фильм был про то, что вся эта компания держалась на вот этом сумасшедшем докторе, который чего–то хотел сделать для своей страны, который сквозь сомнения, сквозь страх, до последнего хотел, чтобы эта ракета взлетела и дальше началась новая, светлая, замечательная жизнь. Когда ушел этот идеалист, все и посыпалось, поэтому этот фильм о крушении идеалов. Для меня эта картина в достаточной степени эмоциональная история, мне было важно проговорить какие–то вещи.

Но почему бы не перенести всю эту ситуацию в наши дни? Получается, что можно изображать условное советское прошлое, уходить в какие–то фантастические миры, а фильмы о современности — это какое–то табу…

— Я сейчас снимаю фильм о современности, как это ни парадоксально звучит, об энтузиастах, о людях, которые делают выбор. Он много о чем, и, когда я это сейчас скажу, это будет звучать как позитив, но это совсем не позитив. Фильм про то, как делают выбор, как что–то пытаются сохранить, спасти. Эта история в некотором роде выстраданная, рожденная из моего личного эмоционального ощущения. Для меня важно высказаться о людях, которые борются, чтобы построить хорошее здание, чтобы сохранить музей, я таких людей встречаю, и мне кажется, что надо поговорить об этом. Проект называется "Под электрическим небом", это русско–украинская картина и в том числе немного польская. Один из продюсеров — Кшиштоф Занусси. Это взаимосвязанные истории про разные поколения, истории, которые переплетаются. Очень тяжело отсняли одну часть, потом отец болел, потом мучительно искали финансирование. Сейчас над фильмом работают продюсеры Артем Васильев и Дмитрий Савельев, есть государственное финансирование из России и с Украины, но в основном это частные деньги. Боремся за фильм каждый день.

Какие у вас есть точки отталкивания с отцом, Алексеем Юрьевичем Германом, и точки соприкосновения?

— Сложный вопрос. Понятно, что есть точки соприкосновения, но правда и то, что, если сравнивать фильмы "Трудно быть богом" и "Бумажный солдат", — это совсем разные картины. А наша новая картина будет совсем другая, вы ее не спутаете с "Трудно быть богом", это совсем иная история. Это разное понимание жизни, разное понимание того, что надо говорить и как надо говорить, и не потому, что я отталкиваюсь или противопоставляю себя отцу. "Трудно быть богом" — это картина про погружение, про сверхбезжалостные подробности, это размышление о мироздании, а моя картина про эмоции, про живопись, они совсем разные.

Как бы вы охарактеризовали реакцию в Италии на "Трудно быть богом"?

— Хороший показатель — пресс–показ, с которого ушло не больше 10%. Итальянская пресса, американская пресса в основном досидели до конца трехчасового фильма, и рецензий иностранных больше восторженных, есть пока одна отрицательная.

Картина сделана так, как хотел отец, как он смонтировал, так она и сделана. В какой–то момент было большое давление из–за того, чтобы что–то изменить в картине, давили якобы близкие отцу люди. Но им было отказано.

Идеологические моменты?

— Нет, не идеологические, это не связано с властью. Сложна ли картина для восприятия? Да. Будет ли какое–то количество людей, которые не поймут? Да. Которые поймут? Да. Отец решил говорить прозой Джойса — кто–то понимает Джойса, кто–то не понимает, кто–то говорит, что не может читать Джойса, потому что много букв. И что из этого? Сократить?

Одна из проблем в российском кино — замкнутость кинематографического сообщества…

— Провинциальность. У нас непонятно, кто преподает, приезжают какие–то американцы, люди платят за их лекции большие деньги, издаются какие–то книги, но проблема в том, что мы не способны сделать рывок, мне неконкурентоспособны. Мы с женой написали большой проект для Питера, ведь невозможно сделать что–то новое, если ты не ориентируешься в том, что происходит вокруг. Невозможно постоянно бороться за улучшение парового двигателя, за лучший вид угля — техника шагнула гораздо дальше. Проблема нашего кино в том, что никто не знает современной архитектуры, костюма, танца, живописи, читают мало книг. Отсутствует образование в широком смысле, и отсутствует понимание того, что нужно делать.

Можно спекулировать, рассуждая о том, что в России якобы нет сценариев, это ерунда. Я слышу 25 лет, что нет сценариев. Возникают какие–то американцы, книжки пишутся, а сценария как не было, так и нет. Дело в том, что у нас не могут нормально одеть актера, не могут поставить декорации, не могут просто по причине недостатка образования. Мы стали страной посредственной, к сожалению.

Но эти сценарии должен кто–то читать. А сколько у нас продюсеров, которые в состоянии адекватно воспринимать что–то новое?

— Да, мы страна необразованных людей, которые не могут конкурировать и не будут конкурировать: мы даже декорацию сделать правильно не можем. Проблема в порочной системе образования. Режиссер у нас, как правило, получает второе высшее образование, а оно платное, но прожить люди творческих профессий не могут. У них должно быть время для становления, время для того, чтобы делать ошибки, должна быть возможность делать ошибки. Человек не может подрабатывать в рекламе и одновременно готовиться еще к чему–то, не может, потому что он должен устояться, сформироваться.

Актеры не могут играть хорошо, потому что это никому не нужно, а это происходит потому, что наше телевидение не конкурентно, наша государственная политика не приспособлена для поддержки молодых. У нас есть около десятка компаний, которым дается финансирование, а другим сложно пробиться. Поэтому не происходит естественной смены поколений. В атмосфере постоянной идеологической истерики не может развиваться ничего нового. Как человек может рассказать честно о жизни своего молодого поколения, если ему намекают, что лучше не надо, а выгоднее сделать очередной духоподъемный фильм. Это стало нереальной индустрией выколачивания денег. Называется "патриотическое кино". Есть авторское кино, где критерием является приз на фестивалях, выход картины на экраны в 15 странах мира и так далее. Критерий коммерческого кино — сколько денег собрал. А как можно измерить количество патриотизма?

Вы можете сравнить коррупцию в кино с коррупцией в других сферах?

— Нет никакой коррупции в кино, я клянусь! Я со всей ответственностью заявляю: мы никогда никому не платили откаты, никогда! Возможно, потому что у меня скандальный характер, я могу поругаться и написать статью, но мы откаты не платим. Про других не знаю.

Достоевский писал в "Дневнике писателя" в 1880 году, что, с точки зрения западника, "в народе русском мы видим лишь косвенную массу, у которой нам нечему учиться". Массу эту "всю нужно пересоздать и переделать… заставив ее раз навсегда нас слушаться, во веки веков". Мне кажется, эта точка зрения и сейчас господствует…

— Не знаю, мне кажется, представлена совсем другая точка зрения о том, как все плохо в других государствах. Мы сохраним духовность, только за нами сила, а все остальные вымирают и так далее. Но я говорю таким деятелям: тогда вы не пользуйтесь американским айпэдом, айфоном, виндоус и так далее. Это одна точка зрения. Вторая крайность состоит в том, что давайте мы все отпустим, устроим парламентскую республику. Я этим ребятам говорю как? Россия — не просто европейская страна, где, условно говоря, течет Дунай и все.

Мы этнически очень разные, у нас ментальность другая. У меня есть много друзей демократов, есть друзья и с другой стороны. Я думаю, не правы ни те ни другие. Одни говорят о заговоре мировой закулисы по развалу страны, другие считают, что за МКАД живут агрессивные грязные дегенераты. Ни та ни другая идеология не только не может ничего дать, она сама по себе вредна. И та и другая просто тормозит, на мой взгляд. Какие–то слова проносятся справа, слева, все в истерике, все переругались. Одни приличные, другие менее приличные, но, на мой взгляд, вообще не сказано, куда мы должны двигаться, какие мы, что мы. А это главное.