Зачем «Дон Карлос» Мариинскому театру? Верди написал оперу «Дон Карлос» об авторитаризме, о борьбе за свободу. Это опера о монархе, который хотел абсолютной власти, но был предан собственным сыном.
В опере есть момент, когда король Филипп — абсолютный владыка — понимает, что некоторые вещи уходят из–под его контроля. Например, ему хочется иметь власть, чтобы заглянуть в душу подданного, а он не может! Он не может видеть сквозь плоть своего сына, своей жены. И он видит, что единственное место, где он может быть в безопасности от предательства, — это могила. И он знает, что могила близка, а ведь это правда для всех нас. Властители думают, что они бессмертны, но мы знаем, что мы умрем и что они тоже смертны. Ты же умрешь скоро, как все, — зачем ты это делаешь?
Это очень длинная опера — 4 часа. Но, во–первых, музыка Верди к этой опере просто фантастическая. Во–вторых, сама история, герои, я уверен, будут держать внимание аудитории. В–третьих, изобразительный ряд, видеопроекция — все это задумано не как историческая иллюстрация, а как сон, как кошмар.
Здесь есть что–то, что выходит за рамки истории, которая рассказывается, то, что проходит как видение. Надеюсь, это будет держать интерес публики. В проекциях вы увидите то, что находится внутри героев, их секретный мир. Сценография, певцы, видеопроекция, герои — все это движется, ведомое музыкой, в одном поэтическом движении.
Это моя первая работа в Мариинском театре, но мы с Гергиевым работали вместе над «Турандот» в миланском театре Ла Скала. Ему понравилась моя работа, а мне очень понравилось работать вместе с ним. «Дон Карлос» — масштабная вещь, большая, яркая, и я, наверное, достаточно сумасшедший, чтобы за нее взяться.
В этом театре свои правила, здесь делают много постановок одновременно, и я для каждой роли должен репетировать с двумя–тремя составами, чтобы поставить спектакль за очень ограниченное время. Зато я открыл для себя этот огромный театр: здесь и балет, и оркестр, и певцы — это как большой город! Это напоминает театр Ла Скала, но разница в атмосфере, в чувствах людей, в отношениях между людьми, которые здесь, в России, очень теплые.
Я чувствую себя как маленький кораблик, который отправляется в плавание по волнам океана. Я чувствую себя как художник в XVI веке в монастыре. Аббат говорил ему: перед тобой стена 10 на 6, распиши ее чем–нибудь на тему распятия. Но художник делал на тему распятия при определенных ограничениях то, что он хотел, через распятие он рассказывал какую–то свою историю, и его картина была своего рода загадкой, которую нужно было разгадать тем, кто на нее смотрит.
И здесь тоже — задача сделать такую картину, с материалами, которые есть под рукой, как это делал мальчик в фильме Тарковского «Андрей Рублев».
Воспринимается ли в Италии опера как красивая вещь из прошлого или как нечто, соотносящееся с современностью? Дело в том, что в XVIII и XIX веках в Италии у нас не было Гете, у нас не было Шиллера, но с театром дело обстояло по–другому. Опера была для XIX века тем же самым, чем кино для XX века. Она была очень популярна, и великие творцы оперы были очень молоды: им было по 22 – 23 года! Молодые ребята приходили работать в оперу со всех концов Италии, приезжали из маленьких деревень и городков, писали музыку. В ту пору был взрыв талантов в этой области, в опере! Опера — это драма с музыкой, где есть эмоции: я счастлив, мне любопытно, я влюблен. Задача — пропеть эти эмоции так, чтобы они стали феноменами, явлениями. Это может быть большой успех или большой провал. Бывало, что первое представление оперы проваливалась с треском, а через 10 лет она становилась очень популярной.
